Пальмы в снегу
Шрифт:
Ещё несколько лет она будет смутно помнить плавание на корабле до Баты. Потрясающая память ее матери Хенеросы сохранила малейшие детали корабля особого подразделения морской пехоты, увозившего на родину последние отряды жандармерии, группу священников Фернандо-По и последнего члена научной экспедиции, которая несколько лет назад обнаружила в Гвинее и переправила в зоопарк Барселоны гориллу-альбиноса по кличке Снежок; а также нескольких владельцев и управляющих плантаций, обезьян, попугаев и прочие диковины, которые команда и пассажиров везли в подарок своим родным; последний испанский флаг, остававшийся
Корабль назывался «Арагон». Эмилио, Хенеросе и Хулии это казалось печальной иронией судьбы: корабль, увозивший их все дальше от прошлого, носил название региона, к которому принадлежал Пасолобино — место, где они родились.
— Видите? Я же говорил! — Стоя на набережной, Симон указывал в сторону моря. — Вон наши мешки. Ни один не погрузили. Они погубят весь урожай, если уже не погубили.
Гарус не мог поверить своим глазам. На маленьком бетонном причале порта Санта-Исабель громоздились сотни тростниковых мешков с печатью Сампаки, набитых до отказа.
— Они с ума сошли! — безнадёжно воскликнул Килиан. — Это же стоит целое состояние!
— Вот так они заботятся о наших богатствах, за которые мы сражались долгие годы! — Гарус почувствовал, как в груди закипает ярость. — Урожай целого года работы гниет по милости некомпетентного правительства! — он посмотрел на двух полицейских, выходящих из здания гауптвахты, и решил спуститься по тропе лихорадки. — Сейчас я сам этим займусь. Если не поможет, дойду до самого президента!
Килиан удержал его за плечо.
— Стойте! — прошептал он. — Вряд ли это разумно.
— Думаешь, я испугаюсь этих двоих? — Гарус резко вырвался.
— Если устроите скандал, то дадите им отличный повод арестовать вас, — объяснил Килиан. — Нужно вернуться на плантацию. Когда все немного утрясется, тогда и решим, что с этим делать и с кем поговорить.
В эту минуту наверху остановилась машина, и несколько человек стали спускаться с холма. Узнав одного из них, Гарус бросился к нему.
— Максимиано, дружище! — воскликнул он. — Какая встреча! Как же я рад вас видеть! Я только что узнал, что урожай с моей плантации так и не погрузили на судно. Буду весьма признателен, если вы объясните причины подобного безобразия.
— По-вашему, я обязан давать объяснения? — огрызнулся тот.
— Вы или кто другой, но я не могу позволить выбросить за борт мое достояние.
Максимиано медленно облизал губы.
— Так значит, вы ставите под сомнение действия нашего президента? — спросил он.
— То есть как это? — растерялся Гарус.
Но в ледяном взгляде прищуренных глаз начальника полиции мелькнуло нечто, заставившее Гаруса понять, что лучше сменить тактику.
— Разумеется, нет, — поспешно ответил он. — Ничего подобного. Прошу прощения... — Он махнул рукой своим спутникам. — Всего хорошего, — откланялся он. — Килиан, Симон, пойдёмте...
Они уже направлялись к машине, когда их окликнул чей-то голос.
— Эй, Симон! Сдаётся мне, что-то слишком быстро ты излечился от своей хромоты.
Симон поспешно забрался в машину. Гарус обернулся, встретившись взглядом с Максимиано, который многозначительно погрозил им пальцем.
Забравшись в машину, Гарус утонул в мягком
Что же ждёт их завтра? — думал он.
Работы по уходу за посадками продвигались с большим трудом. Мало кто шёл на эту работу. Трудовой договор с нигерийцами был расторгнут, но даже не это стало главной проблемой, поскольку сами брасерос никуда не делись. Они уныло болтались по округе, не зная, чем заняться и куда деваться. А главное, все они были охвачены глубоким разочарованием, вызванным словами и делами высоких властей.
В душе Килиан ещё наивно верил, что однажды весёлый голос объявит, что отношения между обеими странами улучшаются, и несмотря на то, что новое гвинейское правительство независимо, повседневная жизнь и работа понемногу приходят в норму.
Но увы: реальность оказалась совершенно иной. Главным чувством, охватившим страну, было чувство отверженности. Скудные средства массовой информации, такие как «Радио Санта-Исабель», «Мадридское радио» и газета «Эбано», рассказывали небылицы, перепевая на все лады первые строки оптимистичного гимна только что обретённой независимости: «Мы вступили на тропу нашего безмерного счастья», что приводило лишь ко всеобщему разочарованию и угрозам в адрес белых.
Ожидаемая помощь так и не прибыла, денег не было, новой полиции никак не удавалось навести порядок; население не заметило никаких изменений в своей нищей жизни, и исполнять предвыборные обещания тоже, очевидно, никто не собирался. Главная трудность заключалась в том, что слова Масиаса по-прежнему звучали в головах людей, не желавших уезжать.
«Кончилось рабство, — повторял он, — никто теперь не будет работать на белых, и ни один негр не станет бояться белого...» «Мы не бедняки, Гвинея богата, у нас целая сокровищница нефти...» «Мы бросим в тюрьму любого белого, кто посмеет поднять голос против правительства...»
Они возвращались на плантацию по грязным улицам, заваленным грудами мусора и залитым кровью, поеживаясь под недоверчивыми взглядами прохожих.
Гарус попросил Симона поторопиться.
— Даже не знаю, Килиан, — задумчиво прошептал он. — Возможно, мы и впрямь слишком рискуем. Даже телевизионщики уже уехали...
Симон резко затормозил.
По дороге шла миниатюрная женщина со связкой громоздких тюков на голове. Повернувшись к Килиану, Симон уставился на него умоляющим взглядом, чтобы тот попросил Гаруса ее подвезти.
Килиан выскочил из машины.
— Оба... — воскликнул он. — Что ты делаешь здесь одна?
— Я собираюсь жить с Нельсоном. На фактории больше нет работы, масса. Я надеюсь, большой масса не будет возражать...
— Садись в машину, мы тебя довезем.
Оба и Килиан забрались в машину. Она крайне удивилась, узнав сидящего рядом с водителем Гаруса, но тот даже не обернулся в ее сторону и не раскрыл рта. Казалось, ему было совершенно все равно, будет девушка жить с Нельсоном или не будет, хотя...