Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Сборник

… если б у Харикла волей злой Судьбы Меня, Дросиллу, бедную, несчастную, Ему на горе снова бы похитили, Кто, кто б утешил в этой скорби тягостной? Кто постарался б облегчить мучения И словом ласки и своею бодростью?

На твердость и мужество любимого ею Харикла она не надеется. Сердечный же и твердый характер самой Дросиллы прекрасно разработан автором повести в тех частях ее, где Дросилла, спасшись от гибели на берегу моря, приходит в деревенский поселок, надеясь там найти Харикла (VI, 246–300), и где она образумливает Харикла (VIII).

Прямые характеристики действующих лиц даются Никитой Евгенианом только для их внешности, открытых характеристик их внутреннего существа он не дает. Но внешность своих героев он обрисовывает очень подробно в первой части своей повести, когда, например, описывает красавицу Дросиллу в стихах 120–158 книги I. С этой характеристикой Дросиллы, которая еще дополняется очаровательной картиной пробуждения Дросиллы в начале книги V, интересно

сравнить описание старой жены парфянского вождя, Хрисиллы, в стихах 73–83 книги V:

Но вот Хрисилла–то с ее морщинами, С ее к Хариклу страстью отвратительной, Какая мерзость! Нет, клянусь Фемидою, Нет, нет, клянусь Эрота жгучим угольем, Не обнимусь я с этакой любовницей — С морскою гнилью, пакостью болотною! Твой поцелуй, старуха, — кара смертная: Твои иссохли губы, рот заплесневел, Твои ведь щеки обросли щетиною, Глаза гноятся, как ни мажь их снадобьем, Бледна смертельно, как ты ни румянишься.

Но характеристика внешности Дросиллы в книге I, сделанная в целом по стандарту совершенной красавицы, и описания ее роскошной одежды и украшений, какие едва ли могли уцелеть при поспешном бегстве с корабля, захваченного пиратами, значительно уступают обрисовке ее внутреннего существа, ее истинной прелести душевной, о которой говорится в стихах 296— 327 книги V и особенно в плачах Дросиллы по Клеандру и Каллигоне

в книге IX (стихи 37–107 и 235–256). Если же взять характеристики внешности обоих юношей — Харикла и Клеандра, то видно, что эти молодые люди, мало чем отличаясь друг от друга по их красоте, —

Смотря на них обоих, поражен был Хаг Их красотой и сходством удивительным, —

глубоко различны по своей сущности. Харикл описан в стихах 80–85 книги IV:

Румян и нежен был он, золотистые, Со стройных плеч спадая, вились волосы До самых бедер по спине у юноши, А руки украшали пальцы белые; И звезд сиянье на небе бесчисленных Лица он блеском затмевал прекрасного.

О красоте же Клеандра мы можем узнать только по намекам в разговоре его с Хариклом (II, 148–160), но все–таки несомненно, что красота Клеандра не поражает ни вождя парфян, ни его супругу так, как поражает их женственная прелесть Харикла (IV, 101):

Превосходил он всех плененных узников, Он был прекрасней всех прекрасных юношей.

Но вот в дальнейшем ходе повести мы все время видим, что своей душевной красотой мужественный Клеандр превосходит впечатлительного, но далеко не мужественного Харикла. Будучи вместе с Хариклом в темнице, Клеандр утешает его и ободряет (I–II), беду Харикла он переживает, как свою собственную (VI, 132); а когда оба друга находят наконец Дросиллу после ее падения с крутой горы на морской берег, Клеандр от всей души радуется счастью Харикла (VII). Что же касается душевной характеристики Харикла, то она лучше всего сделана в стихах 1–182 книги VIII, заключенной словами Дросиллы:

Но ты, Харикл мой, — возразила девушка, — Ты не Дросиллу, но Эрота властного Усладу помнишь и хранишь в душе своей.

Из характеристик второстепенных лиц повести Никиты Евгениана наиболее яркой является характеристика деревенской старушки Мариллиды, приютившей Дросиллу. Мариллида едва ли не самый живой образ последней и самой лучшей части всей повести.

В заключение надо сказать об одной особенности, присущей повести Никиты Евгениана так же, как и другим греческим романам и, в частности, роману современника Никиты Евгениана, Феодора Продрома. Это — введение в текст многочисленных реминисценций из античных и византийских авторов. У Никиты Евгениана эти реминисценции — часто в свободной переделке — восходят и к Феокриту, и к анакреонтикам, и к поздним греческим эпиграммам, особенно к эпиграммам Павла Силенциария. Встречаются и однородные с другими романистами описания, как, например, описание источника и фонтана в стихах 91–104 книги I, очень сходное с описанием в первой книге повести Евматия Макремволита.

Язык повести близок к греческому классическому языку, а стихотворный размер ее — ямбический триметр с некоторыми принятыми у византийцев особенностями, не нарушающими, впрочем, требований классического триметра. Это, конечно, дань архаистическим византийским традициям, которым уже не следует в своем романе Константин Манасси.

На русский язык «Повесть о Дросилле и Харикле» полностью переведена Ф. А. Петровским и издана вместе со статьей А. Д. Алексидзе в серии «Литературные памятники» Академии наук СССР. Стихотворного перевода на другие языки нет.

ПОВЕСТЬ О ДРОСИЛЛЕ И ХАРИКЛЕ [399]

ОПИСАНИЕ ДРОСИЛЛЫ ( , 116–158 )

На этот праздник и Дросилла юная С ровесницами — девами, невестами, — Немедля стены городка оставивши, Пошла наладить пляску хороводную. Была подобна дева небу звездному В плаще, сиявшем золотом и пурпуром, Накинутом

на плечи ради праздника; Статна, изящна и с руками белыми; Румяна, словно роза, губы алые; Глаз очертанье черных совершенное; Пылают щеки, нос с горбинкой, волосы Блестят роскошно, тщательно уложены; С бутона губ, как будто бы из улья, с них Медвяные сочатся речи милые; Земли светило, неба роза яркая. Пряма и соразмерна шея стройная; Все восхищает: и дуга бровей ее, И свет румянца, щеки озаряющий Огнем, переходящим в отблеск бледности, На лике белоснежном этой девушки; А локоны прекрасных золотых волос, В прическу ею скромно заплетенные, Благоухают, словно золотистый мед; И выя и ланиты блещут прелестью, Уста же нектар источают сладостный; Росы на персях девы капли утренней; Подобен кипарису молодому стан; Нос выточен изящно; ровный ряд зубов Сверкает белоснежной нитью жемчуга; Бровей изгибы, словно лук натянутый, Грозят стрелой Эрота, полной радости; И молоком, как будто в смеси с розою, Подобно живописцу, все раскрасила Природа это тело совершенное. На удивленье хора соучастницам Была она у храма Дионисова. На пальцах и на кончиках ушей ее Горели, словно пламенем, карбункулы, Кругом оправленные чистым золотом; И золотом сверкали руки белые, И серебром сияли ноги стройные. Такой была Дросилла, дева юная, Во всей красе природной свежей прелести.

399

Перевод выполнен по изданию: «Scriptores erotici Graeci», vol. II. Lipsiae, 1859.

ПЕСНЯ КЛЕАНДРА КАЛЛИГОНЕ (I, 326–386 )

Луны сиянье, озари дорогу мне! Ниоба в камень превратилась горькая, Снести не в силах всех детей погибели, Убийца сына, дочка Пандионова, Моля о крыльях, обернулась птицею. Луны сиянье, озари дорогу мне! О Зевс, коль я бы оказался зеркалом, Ты, Каллигона, все в меня смотрелась бы! А если б золотистым я хитоном стал, Я облекал твое бы тело нежное. Луны сиянье, озари дорогу мне! О, быть бы мне водою: ведь лицо твое Любовно умывал бы ежедневно я. А став душистым мирром, умащал тебе Ланиты, руки, губы и глаза твои. Луны сиянье, озари дорогу мне! Но это все — блаженство недоступное. Довольно стать мне золотой сандалией, И я снесу покорно, что топтать меня Ступни все время будут белоснежные. Луны сиянье, озари дорогу мне! К огню вдобавок Зевс еще оставил нам Огонь гораздо пострашнее — женщину. О, если б ни огня, ни рода женского На землю не сходило, не вторгалось в жизнь! Луны сиянье, озари дорогу мне! С простым огнем–то, если он и вспыхнет вдруг И разгорится, всякий может справиться, Но не потушишь ты огня от женщины Красивой, стройной, юной, обаятельной. Луны сиянье, озари дорогу мне! Бывает часто, что кого в сражениях Спасала храбрость и мечи не ранили, Кого была не в силах одолеть болезнь, Кого в беде спасали руки твердые, — Луны сиянье, озари дорогу мне! — Кого заботы не добили тяжкие, Не задушили узы, цепи страшные, Кто тихо, скромно, безо всяких горестей Проводит по старинке жизнь счастливую, — Луны сиянье, озари дорогу мне! — Всех без разбора болтовнею сладкою В неотразимом блеске красоты своей Уничтожая молодого тела цвет, Воспламеняют жены, словно молния. Луны сиянье, озари дорогу мне! Уста твои подобны печи огненной, О Каллигона, всем на удивление, И пламя выдыхая и росой дыша: К росе тянусь я, от огня я в ужасе. Луны сиянье, озари дорогу мне! Роса, коль смотришь издали, сжигает нас, Но, коль вплотную припадешь к устам твоим И поцелуй удастся получить из них, То оживит роса прохладной каплею. Луны сиянье, озари дорогу мне! Огонь росистый! О роса палящая! А я, спаленный и испепеленный, жду, Что не отвергнешь ты меня и губ своих Росистою прохладой оживишь меня. Луны сиянье, озари дорогу мне!