Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Сборник

ПЛАЧ ДРОСИЛЛЫ И ВСТРЕЧА ЕЕ С МАРИЛЛИДОЙ (VI, 204–300)

Вот я, несчастная трижды от самого дня зарожденья, Вот я в мученьях несчетных страдаю и плачу всечасно, Здесь, изнывая, лежу я и чахну от тяжкого горя: Парка меня роковая опутала черною сетью И передышки ни ночью, ни днем не дает она гневу. Тот, на кого я недавно взирала, несчастная, кто мне Был постоянной утехой при муках от страсти любовной, Тот, кого я беззаветно любила, Харикл, роковою Мрачною тенью окутан, лежит ниспроверженный смертью. Мертвый лежит он, и взор мой уж больше его не увидит: Света дневного лишила его непреклонная, злая, Черная Мойра, стрелою жестоко пронзив аравийской. Губы, что я целовала, которых я жаждала страстно, Испепелило навеки всесильное жгучее пламя, Очи, блиставшие ярко, угасли и тьмою покрыты, Кудри, что пышно вилися, кровавая грязь осквернила. О я злосчастная! горем я лютым терзаюсь, Дросилла. Я от родителей втайне решилась на дерзкое бегство, Я поплыла по пучине валов многошумного моря, Я, от пиратов скрываясь, блуждала по горным высотам, Ради Харикла, о горе, лила непрестанные слезы, В рабстве я жизнь проводила и мучилась я непрерывно В ковы тяжелые шею мою кузнецы заковали, И, наконец, я с повозки упала стремглав по обрыву, Волны меня подхватили и били о скалы морские, Мучая сильным прибоем, по брегу бесплодного моря. Лишь на коре уплыла я, случайно свалившейся с дуба. О, как я горько рыдаю, Харикл мой, тебя вспоминая, О, как отрадно мне было с тобою, о мой ненаглядный! Ну а теперь одиноко я мучаюсь денно и нощно И светоносного солнца я видеть уж больше не в силах. Вот так она рыдала, и услышала Ее одна старушка добросердная, Нашла, взглянула на нее и ахнула. Любезно, подойдя к ней, поздоровалась, К себе сейчас же повела ее домой И пообедать пригласила ласково. Поев немного, задремала девушка (Уже темнело и спускался мрак ночной), И, легши со старушкой на подстилочку, Она заснула сладко, сном целительным И безмятежным, наконец, насытившись. Настало утро, мрак ночной рассеялся, Она проснулась и сказала: «Бабушка, Как благодарна я тебе за твой приют И за твою постельку эту скромную! На ней такой мне сладкий сон привиделся, И так утешил он меня, страдалицу! Но не живет ли здесь, скажи, пожалуйста, Трактирщик добрый, Ксенократ по имени?» — Да! — молвила старушка. — Он тебе зачем? — К нему, прошу тебя я, проводи меня, — Ответила Дросилла. — Я хочу узнать, Мое правдиво ль было сновидение. Старушка согласилась, и отправились Вдвоем они к жилищу Ксенократову И там остановились перед входом в дом, Взойти в который не решалась девушка. Старушка тут же Каллидема стала звать К себе, родного сына Ксенократова, И подойти к ним поманила юношу. А тот сейчас же обратился к девушке: — Ты кто такая? Из каких ты стран пришла? При первом взгляде сразу же он был сражен Ее красой, по правде, поразительной. Дросилла ж в нетерпенье так ответила: — Не в том тут дело, Каллидем, ты мне скажи, Пришельца молодого нет ли здесь у вас, По имени Харикла, благородного? Но тот, влюбившись в девущку прелестную, Ее красой увлекшись несравненною, Во гневе на Харикла и вопрос о нем Привел Дросиллу в мрачное отчаянье, Сказав, что о таком он и не слыхивал, Да и не знает, существует ли Харикл. — Зачем же не пронзишь ты, Каллидем, меня Кинжалом на смерть? Что не бросишь в море ты? Зачем боишься стать моим убийцею? — Она со стоном и в слезах воскликнула. — О, как мне горьки эти все слова твои, Какой тоскою ты наполнил сердце мне! — Коль потеряла ты Харикла, девушка, Не огорчайся, не тоскуй, приди в себя, — Дросилле так на это Каллидем сказал, — И, право, лучше жить, чем умирать тебе. Красивей, чем Харикл, здесь много юношей, Которых беззаветно любят девушки. Вот так он и сказал ей, ну а девушка Дросилла, усмехнувшись, так ответила (Ведь часто даже горем удрученные, Бывает, усмехнутся неожиданно, Своим слезам, как будто, в утешение): — Как можешь, Каллидем ты, Ксенократа сын, Подумать, что в деревне вашей юноши Красивее рожденных в нашем городе? Но у меня сегодня голова болит, И я не в силах, Каллидем, болтать с тобой.

УГОЩЕНЬЕ И ПЛЯСКА МАРИЛЛИДЫ (VII, 248–278; 311–329)

И тут с улыбкой ласковой Мариллида Сказала: «Право, чудеса, друзья мои! Ведь я — старуха, и уже на склоне лет, И радостью и горем умудренная, Такой любви, как ваша, знать не знала я И не встречала столь прекрасной я четы, Которая от самой ранней юности Претерпевала непрерывно бедствия. И эта дева, Зевс, досель невинная И непрестанно в рабство попадавшая, Насилья все же избежала дикого. А он и под мечами страшных варваров, Траве подобно летней под косой жнецов, В живых остался, и опять он с девушкой, С какою и не чаял больше встретиться. По воле бога, говоришь ты? Правильно, Умно, Дросилла. Каллидема побоку: Кто съединенных богом разлучить бы смел? — Сказала так старушка и, накрыв на стол, — Сегодня, гости, всех я вас на радостях Прошу со мною угоститься, — молвила, — И попляшу я с вами Диониса в честь, Любовников несчастных охранившего. И тут они с великим удовольствием Все вместе вкруговую стали пить вино. А уж старушка, с полным простодушием Совсем развеселившись и подвыпивши, Не усидела за столом в конце концов: Отлично к исполненью подготовилась, В ту и другую руку полотенца взяв, И в пляс пустилась, словно одержимая. ……………………………………… — Молю богами, детки, вы послушайте: С тех пор, как Храм скончался, сын Мариллиды Прекрасный (скоро минет восемь лет тому), Я не смеялась, да и не пускалась в пляс. Не осудите ж вы меня на радостях: С детьми забывшись, и старик забегает. — Ты в память сына, — отвечали гости ей, — Нас ублажила, милая Мариллида, Да и кормила и поила допьяна, А пляской уж своею заковыристой И быстротой движенья ловких ног своих И частыми своими выкрутасами Ты превзошла и пищу, и питье свое И угощенья, истинно роскошные, И все вино в сосудах, полных доверху. Нет ничего тут, право, непристойного, И коль тебя старее втрое были б мы, С тобой повеселиться не боялись бы При таковой богов к нам щедрой милости.

ПЛАЧ ДРОСИЛЛЫ О КЛЕАНДРЕ (IX, 37–59)

Увы, Клеандр! Какой же демон мстительный, Злодейский демон, горе насылающий, На нас несчастных бурно так разгневался? Нам беды за бедами посылает он, Нагромождая .новые на старые. Судьба, зачем же? Где ж конец положишь ты? Когда и где мы перестанем слезы лить? Клеандр, о милый сверстник и помощник наш, Ты, рабство с нами претерпевший тяжкое И в плен попавший, и освобожденный друг! Зеленый колос, срезанный до времени, Уходишь ты, с последним издыханием Не попрощавшись со своим родителем! Цветущий отпрыск дерева лесбосского, Расцвел и красовался ты на радость нам, Но понемногу, истомленный пламенем, Тебя пытавшим, ссохся и погиб вконец. Вчера был с нами, нынче же с другими ты; Вчера беседу вел ты, нынче глух и нем; Вчера твоею речью наслаждалась я, Удручена сегодня я безмолвием. Ужель несчастьям нашим и предела нет? Где от грядущих бед укрыться можем мы?

Византийская эпиграмма IX–XII вв .

На поприще эпиграмматической поэзии все византийцы, кто имел хоть какое–нибудь отношение к поэтическому творчеству, пробовали свои силы. В сборнике «Памятники византийской литературы VI–IX вв.» (М., 1968) можно найти образцы эпиграмм, сочиненных и учеными богословами, как Григорий Назианзин или патриарх Софроний, и светскими писателями, как Агафий Миринейский.

Что же касается того периода литературы, который охватывает данный сборник, то здесь, по сравнению с периодом ранневизантийским и периодом предиконоборческим, мы можем наблюдать существенное изменение тематического облика эпиграммы. Наряду с темами библейскими и евангельскими все чаще появляются темы бытовые и моралистические. Немало эпиграмм посвящается античному наследию: поэты стремятся выразить в поэтической форме свои впечатления от великих произведений античных философов и даже от научной литературы древности.

Наиболее талантливыми поэтами IX в. были астролог и медик Лев Философ, Арефа Кесарийский, которого рукописи называют «Диакон», и ученый грамматик Комита Схоластик. К X–XI вв. относится творчество наиболее выдающихся эпиграмматистов — Иоанна Геометра и Христофора Митиленского, творчество которых подробно охарактеризовано во вступительной статье. Несколько позже, в середине XI в., появляются эпиграммы известного богослова и педагога Иоанна Мавропода. В это же время происходит забавная стихотворная перепалка Михаила Пселла с неким монахом Иаковом (см. подробности на стр. 448).

Большое место занимает эпиграмма в разностороннем творчестве Феодора Продрома, который, при всей своей тяге к светскому творчеству, в этой области отдает дань тематике духовной.

Интересным и незаурядным поэтом–эпиграмматистом XII в. был Николай Калликл — константинопольский врач, занимавший при императорском дворе во времена первых Комнинов должность «магистра медицины». В стихотворениях его часто упоминается семья Палеологов, к которым он был, видимо, близок. В большинстве случаев это эпитафии знатным византийцам. Возможно, что он писал эти надгробные стихотворения своим бывшим пациентам.

ЛЕВ ФИЛОСОФ [400]

(IX В.)

НА АХИЛЛА ТАТИЯ [401]

В любви несчастной целомудренную жизнь Показывает Клитофонтов нам рассказ. А скромности вершина — жизнь Левкиппина. Всех изумляет, как побои лютые Она, волос лишенье, унижения И, молвить страшно, трижды смерть перенесла. А если, друг, захочешь скромным быть и ты, Нескромных эпизодов не касаясь здесь, Усвоить надо главную романа мысль, Что брак венец есть целомудренной любви.

400

Переводы выполнены по изданию: «Anthologia Graeca». Bd. Ill—IV. M"unchen, 1958.

401

Перевод этой эпиграммы, приписываемой некоторыми учеными Фотию, взят из книги: Ахилл Татий. Левкиппа и Клитофонт. М., 1925.

ФЕОН И ПРОКЛ

Феона с Проклом книга велемудрая [402] . Земли и неба в книге измерения: Феон — небес пространства, землю мерит Прокл, Земные страны Прокл, Феон — небесные. Они достойны оба высших почестей, Ведь оба друг по другу строят выводы. На основанье Прокла мудрых тезисов Исчислены Феоном звезд течения, А Прокл, приняв Феона указания, По ним уже свои выводит тезисы. Хвала обоим мудрецам великая. Хвала тебе, Феону велемудрому, Венчающему ныне Александра град, Хвала и Проклу, и крови Сарпедоновой [403] , Кого повсюду прославляют смертные.

402

AP, IX, 202. Феон из Александрии — математик IV в. н. э. Прокл — философ неоплатоник V в. н. э. Здесь речь идет, видимо, о их астрономических сочинениях, изданных вместе.

403

Сарпедон — мифический царь Ликии, родины Прокла.

«МЕХАНИКА» КВИРИНА

Это — механики книга. Над нею Квирин потрудился [404] Вместе с Маркеллом, ему помогавшим в этой работе.

«АСТРОЛОГИЯ» ПАВЛА

Таинства мне приоткрыв божественной Феба науки, Их постигать научил звездочет прославленный Павел [405] .

404

Софист Квирин и врач Маркелл упоминаются у Либания (Письма 362 и 369).

405

Павел Александрийский — астроном IV в. н. э.

ПОРФИРИЙ

Словес своих, Порфирий, ты багрянкою [406] И губы красишь и принаряжаешь ум.

ЭПИКУР

Ты благосклонна, Судьба, Эпикурову мне безмятежность [407] В дар уделяя сладчайший и душу спокойствием теша. Что за нужда мне в делах и заботах людей недосужных? Я не хочу ни богатств, ни друзей, и слепых и неверных, Да и почета: почет — одно сновиденье пустое. Прочь от меня, черный мрак пещеры Цирцеиной! Стыдно Мне, порожденью небес, жрать желуди, точно скотине. Родины я не предам за сладкую снедь Лотофагов, Пенье коварных сирен–соблазнительниц я презираю, Но для спасенья души стремлюсь получить я от бога Моли–цветок [408] — отворот от помыслов злых, и надежно Воском уши заткнув, детородной страсти избегнуть. Так вот бы мне говорить и писать до самой кончины!

406

Порфирий (досл. «багряный» от ) — прозвище философа-неоплатоника III в. н. э., родом из Финикии, данное ему ритором Лонгином вместо собственного его имени «Малх».

407

В этой эпиграмме ценно исконное и непредвзятое восприятие этики Эпикура, основным положением которой было — «проживи незаметно» и которую традиция часто сводила к проповеди грубой чувственности. Подобное толкование философии Эпикура можно встретить и в византийской литературе. См., например, сочинение Феодора Метохита «О Плутархе» стр. 340 сл.).

408

При помощи этого цветка Одиссей избавился от чар Кирки («Одиссея», X, 303).