Паноптикум

Дюк Анна-София

Удивительно: он дрых без задних ног в общежитии под светом бессонной лампы, пока рядом шелестели конспектами, гремели посудой и трепались соседи, а за стенкой орала музыка. Проваливался в сон в ординаторской во время перерыва, едва голова касалась подушки. Но здесь…

Когда в единственной комнатке флигеля гас свет и умолкала жизнерадостная болтовня телевизора, темнота полнилась скользящими тенями. По стенам диким плющом расползался холод, в дневной суете ощущающийся не так остро. Даже электрический камин, работающий в режиме нон-стоп, был не в силах его разогнать. В тишине и кромешной тьме, в удушливом коконе верблюжьего одеяла, в которое Вит заворачивался по самое горло, он чувствовал себя, как в камере сенсорной депривации, и то и дело тянулся к телефону, чтобы взглянуть в горящий экран и убедиться: я

еще существую как человек из плоти и крови, а не превратился в бестелесную мысль. Одну-единственную мысль, что зудела в мозгу, надоедливо жужжала над ухом, размножалась делением и почкованием, проедая дыры в его почти уже несуществующем черепе.

Ты бы мог быть не здесь. Не здесь. Не здесь.

Ты бы мог…

Но этой ночью Вит предпочел бы слушать привычную мантру, чем тонуть в отголосках скрипичной мелодии. Едва он закрывал глаза, перед внутренним зрением представал образ музыкантши из дома напротив, и воображение, блуждающее на грани сна и яви, дорисовывало ей ведьминские, демонически привлекательные черты. Нечесаные волосы шевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны, а грубоватое лицо становилось ликом мученицы со средневековой фрески – приоткрытые в шепоте-молитве губы, возведенные к небу глаза, созерцающие нечто вне нашего мира…

Витом владело наваждение сродни влюбленности, но менее острое и более осмысленное. Он хорошо знал это чувство. С ранней юности, когда человек открывает в себе способность выносить суждения о мире и людях, Вита Стеблевского пленяла красота безумия. Человеческие души представлялись ему шкатулками, в которых спрятаны невиданные сокровища. Как девочки извлекают из шкатулок кольца и серьги, ожерелья и браслеты, перебирая их и любуясь блеском бусин, так он завороженно изучал причудливые образы, порожденные людским разумом. Взрослея, Вит понял, что психиатрия – единственная вотчина, где он найдет пищу для своего падкого на загадки и парадоксы ума. Галлюцинации и мании, сексуальные девиации и бредовые расстройства – все это он фиксировал в памяти, собирая то, что про себя любовно именовал коллекцией бабочек. Добавить бы в коллекцию и скрипачку… Поговорить с ней, потянуть за ниточку ее слов и заглянуть глубже, в самую бездну. Покопаться в подсознании, препарировать сны, разобрать на винтики страхи, узнать наконец, о чем тоскует скрипка в нежных руках…

«Ты не психиатр, придурок, – ехидничал внутренний голос. – И не психотерапевт. Ты не имеешь права лечить ее. Наверное, она уже наблюдается у кого-то. И это не ты. Забудь».

Другой голос был умный и ласковый. Он напоминал, что в поселковой больнице нет психиатра и некому будет помочь в случае чего. Убедиться, что все под контролем и девушка получает необходимое лечение – профессиональный долг медика. Просто убедиться…

Так Вит и провел ночь, переругиваясь с двумя половинками своей расколотой души. Отключился он только к рассвету и нырнул сразу в фазу быстрого сна. Ему приснилась пушистая рыжая лисица: он бродил с ней по лесу, гладя шелковистую шерстку, а та лизала ему руки и давала почесать мордочку, пока вдруг не вцепилась в бедро, выгрызя кусок мяса. Вит повалился оземь, с ужасом глядя на белеющую среди вырванных жил кость, и над ним склонилась, укрыв шатром волос, бабочка-скрипачка. Он надеялся, что девушка перевяжет рану, но та лишь нежно провела смычком по кровоточащей плоти и произнесла:

– Только те, кто любят, причиняют боль. – Она откинула с плеч волосы, показывая синюшную полосу, пересекающую шею. Полосу, которой там никак не могло быть.

И только тогда Вит закричал – но из его рта вырвался поездной гудок.

Несколько минут он пролежал неподвижно, парализованный страхом. С потолка лупоглазо таращились пятнышки плесени, и расфокусированное зрение заставляло их выписывать восьмерки. Удаляющийся стук колес сливался с рваным сердечным ритмом. Наконец Вит оправился настолько, чтобы схватиться за телефон. 6:45. Электричка всегда отправляется в это время.

В девять смена – пытаться уснуть снова бессмысленно. Вит оторвал тело от постели – резко и болезненно, как пластырь от кровоточащей мозоли, – и пополз на кухню за дозой кофеина. В черепушке перекатывались бильярдные шары. Раньше было легче. Проснуться после ночного кутежа, сунуть башку под холодную воду и волочиться

к восьми на пары. Перетерпеть их, спасаясь аспирином, вернуться в общежитие, сесть за книги, а потом еще отработать ночную смену санитаром. Тогда, на кофе и адреналине, все получалось легко. Может, дело даже не в кофе. По жизни Вита вела его одержимость – одержимость лепидоптеролога, который пойдет на все в погоне за редкой бабочкой. Одержимость позволяла ему учиться на пятерки и параллельно работать, годами урывая не больше пары часов сна в сутки. Но Виту уже не двадцать. Неумеренное курение и самоедство подорвали его здоровье. Теперь он лишь тень самого себя, которая бежит, едва увидит хоть лучик света. Наверное, поэтому Вит так зациклился на бабочке-скрипачке: она будит в нем воспоминания о себе прежнем – увлеченном работой, полном амбиций… Только живут бабочки недолго. А алые паруса мечты, потаскавшись по жизненным бурям, превращаются в грязные красные тряпки, на которые только злишься, как бык на арене корриды.

Зверски хотелось курить, но чертова пачка осталась в кармане халата, а ни один магазин еще не открыт. Войдя в охотничий раж, Вит принялся обыскивать дом на предмет завалявшихся сигарет. Шаря по шкафам да ящикам, он чувствовал себя наркоманом, который ползает по притону в поисках дозы. Удача улыбнулась в тумбочке под телевизором: там лежала забытая то ли прошлыми жильцами, то ли мужем хозяйки, который тоже был охотник подымить, пачка с полустертым названием, где обнаружилась единственная мятая сигарета. Опустошив и выбросив в урну пачку, Вит накинул пальто поверх домашней футболки и, вернувшись на кухню за недопитой чашкой кофе, выскользнул на крыльцо.

Ночью, как и обещал прогноз, пошел мокрый снег – по земле была тонким слоем размазана грязно-бурая, похожая на печеночный паштет масса. При мысли о том, что снова придется месить туфлями эту мерзость, Вит скривился. Стоит последовать примеру местных и купить резиновые сапоги. Он прикурил от спички и вдохнул дым. Да уж, дерьмо редкостное. Мало того, что сигарета была горькая и пресная, как и все дешевые марки, так еще и отдавала лежалой пылью. Не сравнится с любимыми «Мальборо», конечно.

«Довольствуйся тем, что имеешь, мажор хренов», – уколол Вит сам себя, из духа противоречия затянувшись поглубже. Ветер шевелил волосы на голове и норовил распахнуть полы пальто. Где-то мерно покрапывала, нагоняя дрему, вода. Вит запихивал в горло кофе и дым, стараясь не смотреть на дом напротив, но не мог противостоять искушению. Безжизненный ДСП-шный квадрат чердачного окна притягивал взгляд. Почему-то Вит был уверен, что скрипачка живет именно там. Сумасшедших всегда запирают на чердаке. Или в подвале. Это место, которое отвело им общество: задворки истории, периферия зрения, запертая снаружи палата с мягкими стенами. А если кто и потревожит спокойствие общественности неудобной темой психических расстройств, то будет это не живой голос, а очередная киношная штамповка, которую проглотит непритязательная публика.

Все эти косматые маньяки с топорами, психопаты в безупречных костюмах и пучеглазые шизофреники с теориями о тайном мировом правительстве… Как мало они похожи на реальные истории, что скрываются за такими вот заколоченными окнами. За время недолгой практики в психиатрии Вит убедился: каждый случай – неповторим. Их переживания причудливы, а размышления о жизни – удивительно прозорливы. Он бы каждого выслушал, с каждым рука об руку проделал путь к выздоровлению, распутывая клубок внутренних конфликтов и наслаждаясь, каждую секунду наслаждаясь возможностью понять, как они видят мир, заглянуть за грань, которую нам никогда не переступить, если только мы не станем ими…

Жирная капля воды с козырька над крыльцом шлепнулась Виту в кофе. Он не стал допивать и воспринял это как знак – пора собираться на работу. Вит надеялся, что кофеин и никотин подстегнут его нервную систему, но кофе не сделал его бодрым – скорее, дерганным. Он не мог выбрать, каким из двух одеколонов побрызгаться, и в итоге забил на оба. Волосы уложить тоже не получилось: над ушами они по-дурацки топорщились. Ушел из дому Вит гораздо раньше, чем нужно, чтобы не пересекаться с отцом скрипачки. Только в последний раз поднял глаза на чердачное окошко, притворяя калитку. Там жила история, которую еще не написали. Может, это сделал бы Вит?..