Паноптикум
Шрифт:
– Зато малой порадовался, – парировал Вит. – К тому же, я сейчас помою руки. И девяносто девять процентов бактерий погибнут в агонии.
Пока журчала вода в кране и скрипела по бумаге Верина ручка, им не приходилось разговаривать. Но момент, когда удобное суетливое молчание сменяется неловкой тишиной, всегда наступает неожиданно. Вера закрыла карту и водрузила на полку стеллажа, к остальным. Вит вытер руки и вернулся к столу. Не зная, как еще избавиться от необходимости поддерживать диалог, схватился за телефон.
Медсестра наблюдала за его сгорбленной фигурой, делая вид, что копается в сумке. Что молодой доктор так пристально изучает на экране? Может, ему строчит смс-ки оставшаяся в Городе девушка? Конечно, девушка –
Вит читал прогноз погоды. Ночью обещали мокрый снег.
Между ними протянулась нить – тонкая нить над пропастью, и Вера боялась ступить на нее. Падение в бездну неминуемо – лучше даже не пытаться. Из неё плохой канатоходец, и полоска белой кожи на безымянном пальце тому доказательство.
– Пока, Вит! До завтра. – Медсестра застегнула змейку на сумке и вылетела из кабинета. Поникшие хвостики колыхнулись траурно спущенными флагами.
– Пока-а… – запоздало откликнулся Вит и тоже засобирался домой.
Минут через десять он уже шагал через больничный двор, сетуя, что впопыхах забыл в кармане халата сигаретную пачку и не сможет скрасить путь дозой никотина. Но вскоре Виту стало не до причитаний. К вечеру облака рассосались, и над головой раскинулось звездное небо – будто хозяйка густо посыпала противень мукой, готовясь раскатать тесто для солнечного пирога, что будет готов к утру. Вит запрокинул голову, всматриваясь в искристую небесную синеву, и онемел от восхищения. В городе звезды не разглядишь, и сейчас он наверстывал упущенное за годы, не отмеченные восторгом прикосновения к Вселенной.
Глазея в небо, он добрел до улицы Ленина. Она была хорошо освещена, и сияние звезд терялось в электрическом свете фонарей. Зато Вит разглядел, что на носы его туфель налипли ошметки грязи. Он поморщился и впредь старался ступать осторожнее.
Улица выглядела нарядной, даже праздничной. Манил светом витрин и кислотной яркостью вывески мини-маркет «Оксана». На детской площадке играли в догонялки слегка чумазые, но счастливые дети, пока их родители распивали на лавочке нечто подозрительно смахивающее на пиво. Сбившиеся в кучку подростки качали головами в такт рэпу, пульсирующему из плохонького телефонного динамика. И все они – положим, не все, но многие – узнавали Вита и бормотали приветствия, озаряясь вполне искренними улыбками. Потому что он лечил их самих и их детей. Потому что он приехал в Серпомолотовск, чтобы назвать его домом, а значит, стал частью улья.
Виту было трудно извлекать из речевого аппарата слово «здрасьте» так часто, но он старался уделить внимание всем. Впереди уже темнел поворот, где можно будет передохнуть. За ним уличного освещения не было, как и асфальта – лишь посыпанная крупным гравием грунтовая дорожка, по осени, конечно, размокшая. Ноги вязли в грязи и цеплялись о камни, и Вит печально констатировал, что туфли придется мыть и заново смазывать кремом.
Наконец вдали показались очертания хозяйского дома, подсвеченные установленными на крыльце фонарями. Домик был добротный, двухэтажный, похожий на кукольный – черепичная крыша, канареечно-желтые стены и резные окна. Рядом приткнулся маленький гостевой флигель, который арендовал Вит. Подойдя к калитке – по местному обычаю, незапертой – он уже ясно видел, что будет дальше. Вот он отпирает дверь, разгоняя застоявшийся воздух, щелкает тумблером обогревателя, идёт на кухню, ставит на газ чайник и варганит обыкновенный холостяцкий ужин – например, яичницу…
И вдруг Вит услышал музыку.
Первая нота выбила из него дух. Дальше мелодия раскручивалась плавно, но стремительно, словно лента, которую фокусник достает из рукава. Вит оглянулся по сторонам, пытаясь найти источник
На противоположной стороне переулка стоял кособокий домик с заколоченным чердачным окном. Его давно не белили и не красили, деревянное крыльцо прочерчивала глубокая трещина – в общем, выглядел дом нелюбимым и заброшенным, пусть по вечерам в его окнах и загорался свет, а рядом был припаркован старенький бордовый «запорожец». Когда у Вита выпадали утренние смены, одновременно с ним из домика выходил пожилой мужчина с портфелем, носивший круглые очки в металлической оправе и подбитое мехом пальто советских времен. Лицо его казалось смутно знакомым, и, судя по тому, что на приветствия сосед отвечал лишь сухим кивком, Вит распознал в нем родственную душу – такого же обросшего панцирем городского жителя, которого занесло в глушь. От хозяйки Вит узнал, что это учитель истории в местной школе. «С придурью он, говорят, и справочка имеется», – так его охарактеризовала эта добрейшей души женщина, добавив, что вместе с учителем живет его дочка, «то ли больная, то ли инвалидка, на улицу не выходит почти».
Казалось, дом только притворялся живым – признаки жизни он подавал вполсилы. Зажигался и гас свет в окнах, плотно занавешенных тяжелыми шторами, скрипела сломанная ступенька, когда учитель наступал на нее. И никакого больше движения, никакого звука не рождалось за запертыми дверьми – ни возгласа, ни смеха, ни бормотания телевизора, что обычно наполняют быт людей, живущих под одной крышей. Неужто обитатели его говорят шепотом и ходят на цыпочках, делая вид, что их там нет?
И тут – на тебе! – музыка. «Скрипка», – понял Вит. Ведомый неясным предчувствием, он отнял пальцы от калитки и пошел на звук. А когда заметил, что одно из окон не зашторено, его любопытство стало непреодолимым.
Вит подошел к самому окну. Его взгляду открылась просторная гостиная. Стены и пол ее облепляли вытертые советские ковры с психоделическими узорами. В углу, где почва для размножения ковров оказалась неплодородной, висели иконы в золоченных рамах. А посреди этой мещанской роскоши стояла босая девушка со скрипкой. Из одежды на ней была одна красная мужская футболка, едва прикрывающая бедра, и ее бесформенные очертания только подчеркивали стройность длинных ног скрипачки. Девушка стояла лицом к окну, но смотрела только на инструмент, и Вит мог разглядеть ее во всех подробностях.
Густые черные волосы до поясницы, висящие спутанными космами. Черты лица – резкие и крупные, будто неведомый скульптор вылепил его из совсем уж неподатливой глины. Музыкантша совершенно не сочеталась с интерьером гостиной, словно ее вклеили туда из другого места. Вит бы даже сказал, из другого фрагмента памяти. Он уже видел эту девушку. Только где?
Мелодия все убыстрялась. Пальцы извлекали звук из инструмента умело, но надрывно – скрипачка не играла музыку, а укрощала ее. В чем дело? Зачем она сжимает скрипку за тонкое горло, зачем выдавливает из нее по капле эту беспокойную мелодию? И где Вит видел ее, черт возьми, где?
И тут девушка оторвалась от наблюдения за смычком. Вскинула подбородок и сложила губы трубочкой, сдувая упавшую на глаза прядь. Она посмотрела на Вита. Посмотрела и не увидела. Он понял это по особому выражению ее карих, чуть на выкате глаз, ощутил дремлющим внутри профессиональным чутьем.
И вспомнил.
Переполненный коридор городской больницы. Пожилой мужчина остановил Вита и огорошил вопросом о том, как найти кабинет психиатра. За его плечом мялась худенькая сутулая девушка. Поймав ее взгляд, Вит заметил в нем особый мерцающий отблеск и невольно залюбовался: как прекрасна она была в коконе своего спящего безумия! Он бы многое отдал, чтобы увидеть, как безумие проснется, и девушка из куколки станет бабочкой. Вит бы поймал ее в банку, засушил и посадил на иглу, чтобы изучить каждое пятнышко на ее крылышках.