Пансион

Соловьев Всеволод Сергеевич

Фреймутъ услся за каедру, вынулъ изъ кармана круглую табакерку, осторожно открылъ ее, всадилъ себ въ об ноздри по щепотк табаку, потомъ вытеръ носъ старымъ фуляровымъ платкомъ и раскрылъ „журналъ“. Онъ остановился на новой фамиліи, обвелъ глазами всхъ учениковъ и протянулъ указательный палецъ по направленію ко мн.

— Komm mal her! — строго произнесъ онъ.

Я ни живъ, ни мертвъ поднялся съ моего мста и подошелъ къ каедр.

— Sprichst du deutsch:- останавливая на мн холодный взглядъ своихъ маленькихъ глазъ, спросилъ онъ.

— Nein! — прошепталъ я.

— Aber du kannst doch wohl lesen?

— Ja, ich kann lesen! —

опять прошепталъ я.

Фреймутъ подалъ ма книгу и указалъ толстымъ пальцемъ, украшеннымъ огромнымъ перстнемъ съ сердоликовой печаткой, на страницу. Такъ какъ я зналъ нмецкій языкъ довольно плохо, то прочелъ нсколько строкъ не бойко и не безъ ошибокъ.

— Sehr schlecht! — сказалъ Фреймутъ.- Gehe auf dein Platz.

Я поплелся на свое мсто. Учитель сталъ вызывать то одного, то другого. Мальчики отвчали довольно бойко, кром одного, который совсмъ не зналъ урока. Фреймутъ молча поставилъ ему единицу. Мальчикъ началъ было упрашивать, но строгій учитель приказалъ ему молчать такимъ тономъ, что тотъ больше и не пикнулъ. Тогда Фреймутъ объявилъ ученикамъ, что онъ сейчасъ имъ будетъ разсказывать „eine sehr merkw"urdige Geschichte“, а чтобы они внимательно слушали и къ слдующему разу каждый долженъ написать по нмецки то, что онъ имъ разскажетъ.

И медленнымъ голосомъ, по временамъ останавливаясь и нюхая табакъ, онъ повелъ свой разсказъ, въ которомъ я не понималъ почти ни слова.

„Боже мой! — съ отчаяніемъ думалось мн. — Что я теперь сдлаю?! Они вс понимаютъ, имъ легко… а я даже не знаю, о чемъ такое онъ говорить!..“

Это было для меня такъ ужасно, и я почувствовалъ такую безнадежность, что готовъ былъ плакать. Отрывки мыслей безпорядочно мелькали въ голов моей; мн то и дло вспоминалось все, только что покинутое мною. Вотъ мн слышится будто голосъ матери. Вотъ видится бабушка, дти… И вдругъ все это обрывается и въ моихъ ушахъ звучать непонятныя фразы строгаго, каррикатурнаго учителя…

Наконецъ въ корридор раздается звонокъ. Фреймутъ встаетъ и уходитъ. Снова шумъ въ класс, снова меня окружаютъ, я безсчетное число разъ долженъ повторять свое имя и фамилію. Является другой учитель. На этотъ разъ я нсколько оживаю — это Ивановъ.

Ивановъ неуклюже помстился на каедр, то и дло прикрывая волосами свою шишку на лбу. Онъ развернулъ журналъ и, будто въ утомленіи, склонилъ голову. Такъ продолжалось дв, три минуты. Мальчики зашумли, пюпитры поднимались и опускались, на дальнихъ скамейкахъ завязалась даже драка.

Ивановъ поднялъ голсву, обвелъ классъ быстрымъ взглядомъ и тихо проговорилъ;

— Ну какъ-же вамъ не стыдно!.. не шалите… сидите смирно… мн и такъ уже господинъ Тиммерманъ вчера замтилъ, что у меня всегда шумно въ класс…

— Мы не будемъ, Александръ Капитонычъ!.. — крикнуло нсколько дтскихъ голосовъ, и мгновенно воцарилась полнйшая тишина.

Ивановъ сталъ переводить глаза съ одного мальчика на другого. Наконецъ, его взглядъ остановился на мн. Онъ едва замтно и ободрительно кивнулъ мн головою, какъ старому знакомому, и затмъ приступилъ къ спрашиванію урока.

— Штуббендорфъ! —

вызвалъ онъ.

Недалеко отъ меня поднялся со своего мста бленькій хорошенькій нмчикъ, немножко курносенькій, съ голубенькими какъ фіалка глазами.

— Вы знаете сегодня вашъ урокъ? — спросилъ Ивановъ,

— Знаю! — неувренно отвтилъ нмчикъ.

— Такъ разскажите!

Нмчикъ началъ что-то, очень путаясь, о персидскомъ царств и о цар Кир. Я слдилъ за нимъ и тотчасъ-же замтилъ, что сосди ему подсказываютъ по книжк. Замтилъ это и Ивановъ.

— Опять подсказыванье! — грустнымъ тономъ проговорилъ онъ:- а еще общали, что никогда не будете. Ну, можно-ли вамъ теперь врить? Штуббендорфъ, пойдите сюда, къ каедр!

— Александръ Капитоновичъ, простите! — сказали подсказывавшіе мальчики:- въ послдній разъ, это мы ошиблись, у васъ никогда не будемъ подсказывать…

— Что такое — у меня?! Вы ни у кого не должны подсказывать… вдь, я вамъ объяснялъ, что этимъ вы мало того, что обманываете учителя, но длаете вредъ товарищу, большой вредъ, отучаете его отъ работы и ему, чмъ дальше, тмъ будетъ трудне…

— Да и вы тоже, — обратился онъ къ нмчику опять, — не знаете урока!

На фіалковыхъ глазахъ показались слезы.

— Что-же мн длать? — жалобно пропищалъ нмчикъ. — Вы посмотрите, Александръ Капитонычъ, въ журнал у меня по всмъ предметамъ „пять“ да „четыре“, а у васъ то „двойка“, то „дубъ“!.. всегда вы меня, всегда голодомъ морите!..

— Какъ голодомъ морю? — удивленно воскликнулъ Ивановъ:- какъ?!

— Какъ-же, вдь, за единицу почти вовсе безъ обда оставляютъ.

Ивановъ промычалъ себ что-то подъ носъ, чего инкто не разслышалъ.

— Такъ что-же мн съ вами длать? Не ставить-же пятерки, когда и разобрать невозможно, что вы тамъ такое бурчите! Неужели такъ ужъ трудно приготовить урокъ?!

— Ужасно, ужасно мн трудно изъ исторіи! — еще жалобне пропищалъ нмчикъ. — Учу, учу, и никакъ не могу запомнить!

Ивановъ пожалъ плачами.

— Ну, хоть въ слдующій-то разъ, постарайтесь запомнить, а теперь садитесь.

И нмчикъ, отчаянно слдившій за движеніемъ его правой руки, державшей перо, вдругъ весь такъ и вспыхнулъ, и радость изобразилась на его курносенькомъ личик. Онъ убдился, что Ивановъ не поставилъ ему никакой отмтки.

— Алексевъ, отвчайте вы…

Поднялся рядомъ сидвшій со мною большой, лтъ четырнадцати мальчикъ, съ довольно красивымъ, но блднымъ лицомъ, хилый и вялый. Я уже съ нимъ познакомился и этотъ сосдъ казался мн очень страннымъ, какимъ-то старикомъ.

Какъ-то онъ будетъ отвчать?!..

Алексевъ отвтилъ безъ запинки, не перемняя интонаціи.

— Слово въ слово, по книжк, - съ неудовольствемъ замтилъ Ивановъ, — А, вдь, я вамъ не по книжк разсказывалъ. Вы думаете — пятерка, а нтъ — четверка, да еще и съ минусомъ. Я васъ не зубрить учу, а знать и разсказывать. А вы, вотъ, сегодня вызубрили, а завтра все какъ есть и позабудете!..

Алексевъ слъ на свое мсто, потянулся, звнулъ, съжился и сталъ не мигая смотрть въ одну точку.

„Старикъ, совсмъ, совсмъ, старикъ!“ — подумалъ я про него.