Пансион
Шрифт:
Никто не отозвался. Одинъ только я стоялъ передъ нимъ, продолжая вздрагивать.
Дерондольфъ вдругъ заложилъ руки за спину и крикнулъ въ носъ:
— Pri`ere!
Въ зал все смолкло. Одинъ изъ учениковъ старшаго класса прочелъ вечернюю молитву, и вс стали расходиться по дортуарамъ.
IV
Войдя въ спальню, я увидлъ слдующую картину. На стол горла лампа, у которой сидлъ и что-то писалъ высокій, стройный юноша лтъ семнадцати, совершенный блондинъ съ красиво вившимися обильными волосами и едва пробивавшимися золотистыми
Мн бросилась въ глаза большая голова съ торчащими жесткими волосами, мясистое прыщеватое лицо, съ толстыми губами и носомъ.
Когда я вошелъ и, запирая дверь, нечаянно хлопнулъ ею, этотъ юноша быстро и пугливо обернулся, искусно пряча папироску въ рукавъ. Но убдясь, что опасности нтъ, онъ снова изо всхъ силъ затянулся раза три, потомъ бросилъ окурокъ въ печку и тихонько заперъ дверцу. Затмъ онъ всталъ на ноги и оказался огромнымъ, неуклюжимъ малымъ, въ очень короткомъ и узенькомъ пиджак, который еще боле выставлялъ на показъ его длинныя ноги съ широкими ступнями и какъ-то странно болтавшіяся руки.
— Чего теб тутъ нужно, малышъ? — крикнулъ онъ, подступая ко мн.
Еще не совсмъ пришедшій въ себя отъ драки и весь избитый, я подумалъ, что вотъ сейчасъ и этотъ огромный губошлепъ станетъ меня бить. Я безнадежно взглянулъ на него и прошепталъ:
— Я пришелъ спать!
— А, такъ это тебя намъ навязали! — воскликнулъ губошлепъ. — Ну-ка, покажись!
Онъ какъ перышко подхватилъ меня подъ мышки и поднялъ высоко на воздухъ своими жилистыми, сильными ручищами.
— Двчонка, какъ есть двчонка! — проговорилъ онъ, опуская меня наконецъ на полъ, и вдругъ принялся щекотать.
Я отчаянно боялся щекотки, а потому заметался и взвизгнулъ.
— Ахъ, да оставь его, Дермидоновъ, — сказалъ маленькій юноша съ насморкомъ, подходя къ намъ. — Охота связываться… Такъ неравно и Тиммерманъ нагрянетъ…
— Какъ-же, жди! Теперь твоего Тиммермана съ собаками не разыщешь, чай, ужъ дрыхнетъ давно! — отвчалъ Дермидоновъ но все-же оставилъ меня въ поко и вдругъ, уже совсмъ новымъ тономъ прибавилъ:- а ну-ка, подите сюда, молодой человкъ, подите-ка! Васъ еще проэкзаменовать надо.
Онъ схватилъ меня за руку, потащилъ къ одной изъ кроватей, услся на нее, разставивъ ноги, поставилъ меня передъ собою и потомъ стиснулъ мн бока своими костлявыми колнями, такъ что я не мргъ шевельнуться.
— Ну-съ, теперь стойте смирно и отвчайте на вс вопросы безъ
И говоря это, онъ шлепалъ толстыми губами и обдавалъ меня табачнымъ запахомъ. Я глубоко вздохнулъ и ршился терпдиво выносить всякую пытку.
— Ваша фамилія, молодой человкъ?
— Веригинъ, — грустно и покорно выговорилъ я.
— Сколько теб лтъ?
— Двнадцать.
— Года почтенные! Ну, и что-же, молодой человкъ, понравилось тутъ у насъ, очень хорошо, не правда-ли?
Я ничего не отвтилъ.
— А кушать изволили съ аппетитомъ?
— Я ничего не лъ! — откровенно признался я, вдругъ вспоминая, что я очень голоденъ и что возл моей кровати долженъ быть запасъ състного.
— Ничего, привыкнете! — во весь ротъ ухмыляясь, сказалъ губошлепъ. — А теперь слушай, другъ ты мой, Веригинъ, слушай въ оба уха и заруби у себя на носу: если будешь фискалить на насъ, теб не жить!..
— Какъ фискалить? — изумленно спросилъ я. — Что это значитъ?
— Ты не знаешь, что значитъ фискалить?! Это очень похвально, молодой человкъ, только смотри не научись… Фискалить, почтеннйшій, значитъ наушничать Тиммерману или кому-нибудь изъ надзирателей, — передавать о томъ, что мы длаемъ и говоримъ, жаловаться на насъ и тому подобное… прочее… Что бы ты ни увидлъ, что-бы ты ни услышалъ въ этой комнат, храни все сіе въ глубочайшей тайн, чтобы ни одна душа живая о томъ не знала, понимаешь? Иначе, повторяю, теб не жить!.. Видишь эту руку?! — и онъ поднялъ къ моему лицу свою огромную, красную, съ обкусанными ногтями и довольно грязную руку. — Одно движеніе этой рукой, и отъ тебя ничего не останется, только немножко мокро будетъ…
Видъ этой руки невольно привелъ меня въ нкоторый ужасъ, смшанный съ отвращеніемъ.
— Будешь фискалить? Будешь? — между тмъ повторялъ Дермидоновъ, длая страшную рожу, шлепая губами и обрызгивая меня слюною.
— Не буду! — прошепталъ я, нервно вздрагивая.
— То-то-же… смотри!
Губошлепъ разставилъ ноги и выпустилъ меня. Я пошелъ отъ него къ своей кровати.
— Стой! — вдругъ крикнулъ онъ. — Мою фамилію ты знаешь?
— Кажется, васъ называли Дермидоновымъ! — сказалъ я.
— Да, Дермидоновъ, понимаешь:- Деррмидоновъ! и поврь, у меня не даромъ такая стррашная фамилія. Трепещи! А этотъ вотъ кубарь съ насморкомъ, это Розенкранцъ, фрейхерръ фонъ-Розенкранцъ, изъ чухонскаго болота…
— Дуракъ! — отозвался Розенкранцъ, неистово сморкаясь.
— Ну да, и дуракъ при этомъ! — серьезно сказалъ Дермидоновъ. — Спасибо, братъ, что напомнилъ… А это вотъ, что поетъ изъ оперы «Волчья погибель», — это князь Борковскій. А тамъ, водишь, у стола, это — Людмила.
— Какъ Людмила? — въ невольномъ изумленіи спросилъ я.
— Такъ, Людмила, милочка, кисейная барышня… Антиповъ! — крикнулъ онъ:- а, Антиповъ!
— Что теб, что? — отрываясь отъ своего писанья и обертываясь, разсянно спросилъ красивый блондинъ.
— Вотъ молодой человкъ не вритъ, что ты Людмила!
Блондинъ, какъ это ни было странно, только теперь замтилъ мое присутствіе въ комнат. Онъ съ нкоторымъ изумленіемъ остановилъ на мн взглядъ своихъ прекрасныхъ голубыхъ глазъ съ блестящими зрачками, потомъ тряхнулъ головою и снова углубился въ писаніе.