Пансион
Шрифт:
— Да перестань ты со своими пошлостями! Оставь ты его, дай спать, вдь, онъ маленькій…
— Хорошъ маленькій, — пробурчалъ Дермидоновъ, но все же послушно всталъ и направился къ себ на кровать.
Я закутался съ головою въ одяло и, самъ не знаю отчего, заплакалъ. Все мое тло ныло и болло. Наконецъ, мн стало такъ душно, что я не могъ дольше выдержать и освободилъ голову изъ-подъ одяла.
Лампа была потушена, спальню едва озарялъ тусклый ночникъ, поставленный на окошко. Съ кровати Дермидонова раздавался неистовый храпъ и ему вторило легкое подсапыванье Розенкранца. Ворконскій лежалъ неподвижно
Я нсколько пришелъ въ себя; слезы мои остановились; но я не могъ успокоиться. Я переживалъ весь этотъ день, и оставался въ безнадежномъ недоумніи передъ всмъ, съ чмъ познакомился. Бдный Алексевъ, бдный «старичекъ», который скоро умретъ, которому родные не отвчаютъ и совсмъ забыли, покинули въ этомъ холодномъ пансіон, когда докторъ сказалъ, что онъ можетъ жить только въ деревн… За что насъ всхъ такъ мучаютъ, кормятъ такими противными кушаньями, а надзиратели тутъ же дятъ другое, вкусное? Разв ученики не т же люди? А этотъ ужасный мальчишка, такъ накинувшійся на меня! За что? Почему? А злой французъ-надзиратель? Что же будетъ дальше?.. Разв можно такъ жить?..
«Нтъ, завтра прідетъ мама, я ей скажу, скажу все… Я не могу, я самъ умру здсь еще, можетъ быть, раньше Алексева… Я не могу!..»
«Домой… домой… домой…» отчаянно про себя повторялъ я, снова заливался слезами, снова дрожалъ всмъ тломъ, и несчастне меня не могло быть существа на свт…
V
Часы въ сосдней комнат, въ той самой комнат, гд стоялъ скелетъ, о которомъ впрочемъ я теперь не думалъ и даже позабылъ, давно уже пробили полночь, а я все еще не спалъ подъ гнетомъ своихъ мыслей и страданій.
Въ спальн становилось все холодне и холодне. Я ворочался съ боку на бокъ, кутаясь въ одяло. Но это не помогло. Я дрожалъ какъ въ лихорадк.
Пробилъ часъ — сонъ не приходилъ, пробило два. Дермидоновъ громко бредилъ и ругался во сн. Розенкранцъ чихалъ и кашлялъ. Ночникъ зашиплъ и погасъ. Страшная тьма охватила меня, и я уже не зналъ, гд я и что это такое кругомъ.
И вдругъ мн показалось такъ ясно, такъ страшно ясно, что я лежу въ могил, въ холодной и сырой могил. Я не могъ пошевельнуться и уже совсмъ наврно зналъ, что вотъ стоитъ только мн протянуть немного руку — и она дотронется до стнки гроба. Мое сердце то совсмъ почти замирало, то болзненно, мучительно билось… Протянуть руку или нтъ? А что если въ самомъ дл?.. Нтъ, ни за что!.. Нтъ!
Я только дрожалъ и чутко прислушивался.
Но вотъ моя рука будто невольно, будто сама собой высвободилась изъ-подъ одяла, сдлала движеніе — и встртила что-то холодное, страшно холодное. Ужасъ охватилъ меня. Я совсмъ позабылъ, что это стна. Мн казалось, что вотъ сейчасъ я задохнусь. Наконецъ, я нсколько успокоился и почувствовалъ, что лежу на кровати. Я слышалъ только біеніе моего собственнаго сердца, холодный потъ покрывалъ мой лобъ.
Но это что такое? Что-то пискнуло и зашумло, опять пискъ… еще и еще… ближе, ближе!.. Вотъ что-то какъ-будто катится по полу, будто упало у самой кровати и вдругъ быстро шмыгнуло по моимъ ногамъ.
Я вскочилъ какъ сумасшедшій и закричалъ. Никто не услышалъ моего крика, вс крпко спали. Я не зналъ, что длать и, объятый теперь уже исключительно
Ко всему этому я внезапно вспомнилъ о близкомъ сосдств скелета. А вслдъ затмъ мн пришла въ голову одна невроятно-нелпая мысль и, несмотря на всю свою нелпость, довела меня до послдней степени ужаса. Мн вдругъ представилось, что въ тюфяк, на которомъ я лежалъ, зашиты «человческія кости». Какъ это могло случиться, зачмъ? Я на этомъ не останавливался, но я ихъ «почти чувствовалъ» подъ собою. Мн хотлось встать и бжать; но, вдь, за предлами кровати было еще страшне…
Вдь, ужъ конечно, только что спущу я ногу, и ее непремнно схватятъ, а если и не схватятъ, то она дотронется до чего-нибудь «такого», я не зналъ до чего, но зналъ, что ужасне этого «чего-то» ничего и не можетъ быть на свт…
Наконецъ, вс мои мысли, весь ужасъ вдругъ какъ-будто сразу оборвались, все застилалось туманомъ, туманъ разростался… все исчезло…
Я заснулъ.
«Дзинь!.. дзинь!.. дири-дири-дзинь!..» ближе, ближе, почти подъ самымъ ухомъ.
«Что это такое? Что?!
Я проснулся и приподнялъ свою тяжелую голову съ подушки ничего не понимая. Заспанный, грязный лакей ставилъ заженную лампу на столъ. Дсрмидоновъ потягивался на своей кровати, звалъ во весь ротъ и ругался. Розенкранцъ, Ворконскій и Антиповъ уже сидли и одвались.
— Что это? что?! — отчаянно спрашивалъ я.
— Что это? что! — передразнилъ меня Дермидоновъ. А то вотъ, что пора вставать, шесть часовъ… Ты, небось, думаешь, душа моя, что теб позволятъ до десяти часовъ валяться… какъ же!
И вроятно для того, чтобы себя самого хорошенько разгулять, онъ соскочилъ съ кровати и, шлепая по полу босыми ногами, подбжалъ ко мн и сдернулъ съ меня одяло. Я машинально, все еще ничего не понимая, кое-какъ одлся. Голова моя была будто налита свинцомъ, вки едва поднимались, во всхъ членахъ чувствовалась слабость и разбитость.
„Гд же умываться?“ вдругъ сообразилъ я и спросилъ объ этомъ проходившаго мимо меня Антипова.
— А вотъ пойдемъ, бери свое полотенце, гд оно у тебя? Пойдемъ…
Полотенце оказалось на маленькомъ столик возл кровати
Я взялъ его и поспшилъ за Антиповымъ. Мы шли или, врне, бжали по холоднымъ корридорамъ. Наконецъ, дверь отворилась и мы очутились въ длинной узенькой комнат, гд по стнамъ, одинъ возл другого, стояли умывальники.
Боже мой, что тутъ происходило! Какой крикъ, какая давка! Пансіонеры напирали другъ на друга, толкались, бранились и, добираясь наконецъ до умывальника, быстро споласкивали себ лицо и руки, наскоро вытирались своимъ повязаннымъ на шею полотенцемъ и убгали. Это называлось умываньемъ.
Я долго не могъ пробраться къ умывальнику и когда это мн удалось, то совсмъ растерялся. Я съ дтства привыкъ умываться холодной, чистой водою, намыливая себ руки, лицо и шею. Между тмъ, какъ ни искалъ я — мыла не было, да не было почти и воды. Передо мной стоялъ мдный тазъ съ грязной водою; надъ тазомъ вислъ грязный рукомойникъ. Я догадался, что нужно повернуть кранъ, вода было побжала, но сейчасъ же струйка ея оборвалась. А сзади напирали, толкали меня въ бока и шею, и кричали.
— Да чего ты возишься?.. скорй, скорй!..