Пансион
Шрифт:
— Ну что, Ганекъ, не соскучился, хорошо теб было? больно тебя драли? — спрашивалъ дядя.
Но я даже ничего не отвчалъ ему, а въ свою очередь спрашивалъ на сколько времени ухала мама, что дома, вс-ли здоровы?..
Бабушка, увидя меня, такъ и всплеснула руками.
— Ганя, батюшка, да въ какомъ это ты вид?.. На что это похоже?.. Да ты, никакъ, цлую недлю не умывался? — повторяла она, оглядывая меня.
Сама она была воплощеніемъ чистоты и всякаго порядка, а я могъ изумить кого угодно. Я объяснилъ бабушк, какимъ образомъ умывался вс эти дни.
— Нтъ, это такъ нельзя! — сказала она. — Завтра
Я хотлъ бжать отыскивать сестеръ и брата, но оказалось, что они гуляютъ. Тотчасъ же бабушка велла приготовить ванну, и когда дти вернулись съ прогулки, я уже былъ вымытъ, причесанъ и одтъ.
Я еще въ пансіон думалъ о томъ, какъ это будетъ хорошо увидаться съ дтьми, какъ я буду имъ разсказывать все, все, въ какой ужасъ они придутъ отъ того, что пришлось мн пережить. И вотъ ничего этого не случилось. Я сразу замтилъ, что дти встртили меня равнодушно и даже ни о чемъ не спросили, а когда я сталъ передавать сестр Вр свою одиссею, она вдругъ перебила меня замчаніемъ, что я наврно все это выдумываю, что, конечно, ничего такого не можетъ быть и что ей вообще, вовсе не интересно знать, какъ живутъ и что длаютъ мальчики въ пансіон. Я обратился къ младшимъ дтямъ, но они убжали, и я почувствовалъ себя, пожалуй, еще боле одинокимъ, чмъ въ пансіон.
Я сталъ бродить по комнатамъ, хотлъ было забраться въ кабинетъ отца, въ комнату матери; но кабинетъ былъ запертъ, а въ комнат матери было какъ-то такъ тихо, что мн стало даже жутко. Тогда я ршилъ, что самое лучшее — приняться за приготовленіе уроковъ, чмъ и занимался до самаго обда. Обдъ нсколько развлекъ меня. Я лъ за двоихъ и, конечно, разсказалъ о томъ, какъ кормятъ у Тиммермана. Но тутъ Вра крикнула:
— Выдумываетъ, выдумываетъ!
Не поврила и бабушка.
— Ну, ужъ это что-то такъ, да не такъ! — сказала она. — Конечно, нельзя требовать, чтобы въ пансіон былъ такой обдъ какъ дома. Что жъ, пріучись, въ жизни ко всму привыкать надо!
И она при этомъ вздохнула.
Все же я безъ всякаго труда уговорилъ ее почаще присылать мн изъ дома състное. Однако, насчетъ умыванья такъ и осталось: бабушка къ Тиммерману не похала…
Дни стали проходить за днями. Я мало-по-малу освоился въ пансіон и привыкалъ ко всмъ его ужасамъ. У меня все еще было такъ тоскливо на душ, что я даже радъ былъ необходимости работать черезъ силу. Я длалъ быстрые успхи въ латинскомъ и нмецкомъ языкахъ, и Тиммерманъ, наконецъ, кончилъ тмъ, что сталъ посл каждаго урока меня похваливать.
— Mm-m… mon enfant, `ea уа bien, tr`es bien!
При этомъ онъ легонько похлопывать меня по щек своей красной и всегда холодной рукою.
Но эта усидчивость въ работ и прилежаніе прибавили къ первымъ моимъ житейскимъ разочарованіямъ еще новое разочарованіе, о которомъ слдуетъ упомянуть, такъ какъ оно оставило сильный и долгій слдъ въ моей жизни.
Самымъ строгимъ, хотя и справедливымъ учителемъ во второмъ класс былъ нмецъ Фреймутъ. Онъ уже замтилъ, что я прилежный ученикъ и обращалъ на меня большое вниманіе, какъ на одного изъ самыхъ слабйшихъ въ нмецкомъ язык. Онъ то и дло вызывалъ меня.
Собственно преподаваніе его заключалось въ трехъ вещахъ: въ выучиваньи наизусть грамматическихъ правилъ по тетради, составленной имъ самимъ, въ выучиваньи наизусть стихотвореній Уланда и, наконецъ, въ
Я училъ наизусть очень легко и всегда отвчалъ урокъ безъ запинки. Но эти «сочиненія» въ первое время представляли для меня страшную трудность, такъ какъ я понималъ никакъ не больше четверти изъ того, что разсказывалъ Фреймутъ. Тутъ мн на помощь являлся мой сосдъ и другъ, Алексевъ, мальчикъ неспособный и лнивый вслдствіе болзни, но довольно хорошо знавшій нмецкій языкъ. Онъ передавалъ мн по-русски разсказъ учителя, служилъ мн лексикономъ незнакомыхъ словъ.
Такимъ образомъ я кое-какъ два раза смастерилъ сочиненія. Я изрядно потрудился надъ ними, но они все-же вышли изъ рукъ вонъ плохи, а Фреймутъ, не принявъ во вниманіе трудностей, съ которыми я долженъ былъ бороться, оба раза поставилъ мн по двойк.
Я чувствовалъ, что сдлалъ все, что было въ моей власти, и эти двойки казались мн несправедливостью. Но все-же я съ достаточнымъ спокойствіемъ перенесъ ихъ.
Вотъ въ третій разъ задало сочиненіе. Задано оно было въ пятницу, а въ понедльникъ нужно было подать учителю. Алексевъ объяснилъ мн содержаніе, я выслушалъ и сказалъ:
— Ну ужъ теперь я надюсь, не получу двойки, ужъ я такъ сдлаю, что сочиненіе мое будетъ недурно…
— Кавъ-же ты сдлаешь? — спросилъ Алексевъ.
— А ужъ такъ, я придумалъ!
Мн дйствительно нежданно пришла въ голову блестящая мысль.
Пріхавъ домой въ субботу, я даже почти не обратилъ вниманія на дтей, а весь этотъ день и все воскресенье провелъ въ своей комнат, за работой, выходя только къ завтраку и къ обду. Бабушка нсколько разъ заходила ко мн и видла меня углубленнымъ въ писанье и окруженнымъ книгами.
— Да что-же это ты, Ганёкъ, — говорила она:- неужто у васъ ужъ столько уроковъ? Этого быть не можетъ! Сегодня на двор чудесная погода, и морозъ не великъ, дти собираются кататься… Разв ты не подешь?
— Нтъ, нтъ, — отвчалъ я. — Нтъ, ужъ оставьте меня, я долженъ непремнно кончить! Это очень трудно, но… я долженъ…
Наконецъ, бабушка ршилась меня оставить въ поко. И я продолжалъ работать, не замчая времени, не чувствуя усталости. Вотъ что я придумалъ: прежде всего я написалъ сочиненіе по-русски, обдуманно, обстоятельно и, по возможности, краснорчиво. Затмъ я разложилъ передъ собою нмецкую грамматику и лексиконъ и принялся переводить слово за словомъ. Отыщу вс слова, окончу фразу, а затмъ ищу въ грамматик вс правила, какъ нужно размстить слова. Это было самое трудное. Но въ воскресенье къ обду я кончилъ всю эту работу, красиво переписалъ свое сочиненіе, которое вышло и объемистымъ и обстоятельнымъ. Въ понедльникъ я самоувренно подалъ его Фреймуту, а на другой день ожидалъ торжества своего.
Нмецъ принесъ прочитанныя имъ сочиненія съ выставленными на нихъ отмтками. Голубоглазый нмчикъ Штуббендорфъ, любимчикъ учителя, принялъ отъ него эти тетради и разносилъ ихъ по принадлежности.
Вотъ и у меня въ рукахъ моя тетрадка. Сколько поставилъ Фреймутъ? не двойку-же! Можетъ быть пять, и уже во всякомъ случа не меньше четырехъ…
Съ замираніемъ сердца я развернулъ тетрадь, взглянулъ, и не поврилъ глазамъ своимъ. Подъ трудомъ двухъ вакаціонныхъ дней былъ выведенъ рукою Фреймута огромный нуль.