Пансион
Шрифт:
Ивановъ спросилъ еще нсколько учениковъ, а потомъ сталъ разсказывать къ слдующему уроку. Все, что онъ разсказывалъ мн было давно извстно. Я уже прошелъ всю древнюю исторію и началъ среднюю. А все-же я съ большимъ удовольствіемъ слушалъ Иванова, — такъ онъ хорошо и живо разсказывалъ.
Но раздался звонокъ и черезъ нсколько минутъ на каедр очутился самъ Тиммерманъ. Онъ давалъ уроки латинскаго языка во второмъ класс.
Я могъ въ теченіе этого часа предаваться своимъ наблюденіямъ и впечатлніямъ. Я зналъ, что Тиммерманъ будетъ заниматься со мною отдльно латинскимъ языкомъ, пока я не нагоню
Посл этого урока появился нмецъ надзиратель. Мальчики выстроились парами и двинулись внизъ въ столовую обдать. Я шелъ въ пар съ Алексевымъ и снова изумился его старости. Онъ такъ медленно передвигалъ ноги.
— Разв у васъ болятъ ноги? — не утерпвъ, спросилъ я.
— Да, болятъ! — равнодушно отвтилъ Алексевъ. — У меня все болитъ.
Я взглянулъ на его блдное, пухлое лицо и почувствовалъ къ нему большую жалость. Но вотъ мы въ столовой. Длинная съ низенькимъ потолкомъ комната, заставленная въ три ряда узенькими, соединенными одинъ съ другимъ столами. Пансіонеры шумно размщаются на скамьяхъ.
— Silence! — пронзительно кричитъ Тиммерманъ, проносясь по столовой и быстро изчезая.
По концамъ столовъ разсаживаются надзиратели. Два грязныхъ лакея разносятъ тарелки съ супомъ.
Я очень проголодался, но съ изумленіемъ смотрлъ вокругъ себя и на-столъ передъ собою. Я никогда не могъ себ представить, что буду сидть за такимъ столомъ и такъ обдать. Грязная, толстая, дырявая скатерть, такія же салфетки. Передо мною въ толстой сроватой тарелк супъ. Я попробовалъ и тотчасъ же оставилъ ложку, — такъ этотъ супъ былъ невкусенъ. Вслдъ за супомъ подали намъ по куску жесткой говядины, облитой какимъ-то желтоватымъ, вязкимъ и дурно пахнувшимъ соусомъ. Я понюхалъ, меня даже стало почти тошнить. Я не притронулся къ тарелк и ждалъ, что будетъ дальше. А дальше былъ розоватаго цвта кисель съ двумя черносливинами. Я вздохнулъ и сталъ сть лежавшій передо мною кусокъ чернаго хлба.
— Вотъ уже вторую недлю хлбъ мышами пахнетъ! — замтилъ кто-то изъ учениковъ, и кусокъ выпалъ у меня изъ рукъ, и я понялъ, что хлбъ дйствительно пахнетъ мышами, хотя и не зналъ до сихъ поръ мышинаго запаха.
— Разв тутъ всегда такой обдъ? — робко спросилъ я своего сосда, Алексева.
— Всегда, а то какъ же? Впрочемъ, нтъ, не всегда, бываетъ гораздо хуже. Какъ-то недавно въ миск со щами нашли цлую мышь. Въ этомъ дом мышей страхъ сколько, такъ Потемкинъ, изъ большого класса, вонъ видите, — тотъ, стриженный, который кричитъ, — онъ взялъ эту мышь за хвостъ и прямо въ лицо бросилъ экономк… Такая исторія была!.. А бы что же… вы совсмъ, не обдали… вдь, голодны будете?
— Я не могу сть такого обда! — грустно сказалъ я.
— Другого нтъ, а сть, вдь, надо! — серьезно замтилъ Алексевъ. — Вотъ надзиратели, смотрите, вдь, совсмъ другое имъ подаютъ… другія кушанья… видли, а посл обда кофе… смотрите!
— Зачмъ же это такъ? — недоумвалъ я.
Алексевъ только пожалъ плечами и звнулъ.
„Что-же я буду сть“? — подумалъ было я, но тотчасъ-же эта мысль исчезла.
Мн живо, живо такъ представились наши завтраки и обды. Еще вчера я сидлъ за столомъ, покрытымъ чистой скатертью. Мн представлялись вкусныя кушанья, всякія сласти. И снова показалось мн, что это сонъ, этотъ клейкій соусъ,
Мальчики выходили изъ столовой опять парами въ рекреаціонную залу. Когда они проходили корридоромъ, ко мн подошелъ Карпычъ, тотъ самый лакей, съ веселымъ и въ то же время заспаннымъ лицомъ, который снималъ съ насъ шубы, когда мы съ матерью въ первый разъ пріхали въ пансіонъ, онъ подошелъ и шепнулъ мн.
— Господинъ Веригинъ, пожалуйте, васъ спрашиваютъ.
— Гд? Кто? — весь вспыхнувъ, крикнулъ я.
— На верхъ пожалуйте, въ свой дортуаръ, я проведу васъ.
Въ дортуар стояла Дарья, хохлушка, довренная горничная моей матери, бывшая въ числ людей, подаренныхъ ддомъ моему отцу. Я такъ и кинулся ей на шею, цлуя ея некрасивое, но доброе лицо и обливая его вдругъ хлынувшими слезами. Дарья цловала мн руки и изумленно спрашивала:
— Баринъ, голубчикъ, Ганечка, чего такъ, чего?! не плачьте!
Но я плакалъ все больше и больше и не могъ ничего выговорить. Дарья сла на стулъ, посадила меня къ себ на колни и стала меня гладить по голов.
— Да что такое, разв здсь худо?! Обидлъ васъ кто, золотой мой?! — повторяла она со своимъ малороссійскимъ выговоромъ.
— Худо, Дарья! — наконецъ, сквозь рыданія произнесъ я.
Но въ эту минуту влетлъ Тиммерманъ. Онъ покосился на Дарью.
— М… m… mon enfant, vous pleurez? Это не надо… нужно быть благоразумнымъ, вы уже не маленькій…
И на ломаномъ русскомъ язык онъ спросилъ Дарью:
— Вы привезли весши? Карашо, я сейчасъ скажу моей жен…
Онъ исчезъ и, прежде чмъ мы съ Дарьей могли опомниться, въ комнату вошла маленькая, худенькая, съ прилизанными волосами, съ круглыми срыми глазами, въ простенькомъ черномъ шерстяномъ плать пожилая женщина. Она протянула мн руку и сейчасъ-же стала спрашивать Дарью, что именно она привезла.
Дарья указала на большой ящикъ и два узла, а затмъ все это принялась развязывать. Madame Тиммерманъ вынула изъ кармана маленькую записную книжку, лизнула карандашикъ и принялась записывать.
— Блья слишкомъ даже много и оно черезчуръ хорошо! — замтила она.
— У насъ оны иного не носятъ, сударыня! — съ достоинствомъ отвчала Дарья. — А вотъ ихъ одежда-съ… сапожки…
— Что же въ этомъ узл?
— Это, сударыня, състное, сласти.
Madame Тиммерманъ поморщилась, но ничего не сказала.
Осмотрвъ все, она спросила Дарью:
— А серебро вы привезли?
— Какъ-же… какъ же-съ, вотъ ихъ приборчикъ!
Она подала ножъ, вилку и три серебряныя ложки: большую, среднюю и маленькую. Madame Тиммерманъ пристально взглянула на все это, потомъ взяла и уже не выпускала изъ рукъ.
Таковъ былъ обычай въ пансіон: каждый пансіонеръ долженъ былъ доставить свой приборъ, причемъ ложки обязательно были серебряныя. Конечно, мальчики никогда не видали этого прибора и ли всегда изъ общихъ, накладного серебра и отъ старости превратившихся совсмъ почти въ мдныя, ложекъ. Одна madame Тиммерманъ знала дальнйшую судьбу серебряныхъ приборовъ.
— Которая-же будетъ ихняя кроватка? — спросила Дарья.
— Вотъ эта!
— Ужъ позвольте, сударыня, я имъ приготовлю.
— Хорошо!