Патриарх Никон
Шрифт:
Прошло два дня. Морозова и Урусова по-прежнему сидели в подклети.
К ним никого не пускали, пищу доставляли им стрельцы два раза в день.
Иван Глебыч побоялся лично обратиться с просьбою к государю, но пошёл к своему дяде князю Петру Урусову и стал просить его помочь чем-нибудь заключённым.
Спасти жену ему, как собеседнику царской думы, вовсе не стоило труда, даже при больших её проступках; но он явно этого не хотел.
Его нелюбовь к Евдокии Прокопьевне сказывалась
Некоторые современники думали, что он также сам тайно придерживался раскола, и только, не желая терять своё видное место при дворе, не обнаруживал явно своих убеждений.
Урусова несколько смущала участь его детей, оставшихся без матери, но и эта мысль недолго беспокоила его, и он твёрдо решил представить княгиню своей участи.
Молодой боярин высказал свою просьбу, но дядя нахмурил сурово брови и решительно произнёс:
— Не могу просить я царя за недостойных.
Иван Глебыч увидел, что Урусова ничем не уговорить, и хотел было уже отправиться домой, как вдруг дядя остановил его.
— Послушай, племянник, хочу с тобою о деле говорить...
Морозов ожидал, что скажет ему князь.
— Ты, парень, теперь на возрасте; чем у мамушек-то в светлице сидеть, женился бы лучше, право...
Такое неожиданное предложение изумило юношу.
— Статочное ли дело, дяденька, ты говоришь: матушке беда предстоит неминучая, а мне жениться советуешь.
Урусов смягчился.
— Ну, чего, племянничек, ноешь. Царь милостив: подержат, поучат твою мать и мою жену и отпустят. Что им с бабами ватажиться!
— Так ты таки думаешь, что отпустят матушку?
— А то как же? Непременно отпустят, — старался успокоить племянника Урусов, — а женишься, царь ещё скорее твою мать простит.
— Ой, так ли? — нерешительно спросил Морозов.
— Иначе быть не может.
— Кого же мне, дядя, сватать надумал? — загорелось любопытство у Ивана Глебыча.
— Что, узнать захотелось? — лукаво подмигнув глазом, снова сказал князь. — Изволь, скажу. Пронского, князя Ивана Петровича, дочку Аксинью, чай, видел когда?
Молодой человек покраснел.
— Видал раз-другой в церкви, — застенчиво проговорил он.
— Аль, по душе она тебе пришлась, что покраснел, как красная девица? Ну, говори!
— Пришлася по душе, — еле слышно прошептал Морозов.
— Вот молодец, давно бы так сказал, а то всё ноешь о матери да о тётке... Так я потолкую с князем Иваном.
Урусов понимал, что сейчас, когда Морозова находится под опалою государя и даже взята под стражу, едва ли можно надеяться, что такие люди, как князья Пронские, согласятся выдать свою дочь за сына опальной вдовы.
Но его уловка удалась: Морозов поверил и ушёл успокоенный.
Урусов задумчиво поглядел ему вслед...
В тот же день к заключённым явился думный дьяк Илларион Иванов.
Заслышав его грубый голос, Морозова истово перекрестилась и спокойно заметила сестре:
— Приближаются наши мучители.
— Ну, матушка-боярыня, — насмешливо спросил дьяк Морозову, — прошёл ли твой недуг? На ногах стоять поди теперь можешь?
Морозова молчала.
— Спокойно у вас здесь: ни забот, ни шума, безо всякого лекаря поправиться можно, — продолжал Иванов.
— Эй, вы, — крикнул он стрельцам, — распутайте ножки боярские.
Стрельцы поспешили снять с ног Морозовой цепи.
— Вставай, вдова честная! Отдохнула, пойдём с нами!
Морозова безучастно взглянула на говорившего и промолвила:
— Не могу идти, ноги болят.
— За старую песню принялась, боярыня! Что ж, потешим твою милость, снесём.
И дьяк велел подать «сукна», то есть носилки.
Прислуга подала их.
— Ну, сажайте честную боярыню и в путь! Морозова быстро была посажена, и её понесли.
— Ну, а ты, княгиня, — обратился он к Урусовой, — не передумала? Како веруешь?
Авдотья Прокопьевна отрицательно покачнула головой.
— Ин, будет так, а то про тебя вышел приказ: пустить тебя на волю, коли ты от ереси своей откажешься.
— От своей веры никогда не откажусь, — решительно проговорила Урусова.
— Как знаешь, пойдём тогда вместе.
Княгиня готова была уклониться идти пешком, говоря, что у ней также болят ноги, но Иванов не обратил на это никакого внимания и, сняв с неё цепи, велел ей идти за Морозовой пешком.
Путь был неблизок.
Сестёр вели в Чудов монастырь.
Сопровождаемые вооружёнными стрельцами и толпою зевак, Урусова и Морозова добрались, наконец, до монастыря.
Узниц ввели в одну из соборных палат монастырских.
В глубине палаты, за длинным столом сидел ряд духовенства, думный дьяк и кое-кто из бояр.
Председателем был митрополит Крутицкий Павел. Рядом с ним сидел Чудовский архимандрит Иоаким.
Внесённая в палату, Морозова перекрестилась большим староверским крестом на образ Спаса, помещавшийся в одном из углов, и затем, слегка наклонив голову, отдала почёт сидевшим.
Среди последних послышались недовольные восклицания.
— Негоже боярыня, что сотворила ты властям малое поклонение, — заметил думный дьяк вдове.
Она ничего не ответила и, сойдя с трудом с носилок, села на приготовленное ей место.
Митрополит начал допрос.
— Встань, боярыня, — сказал он ей.
— Не могу стоять, — сухо ответила Морозова, — больна ногами.
Ответ этот не удовлетворил митрополита, и он что-то сказал своему соседу Иоакиму.
Последний повторил приказание митрополита вдове, но она снова отказалась.