Пепел Вавилона
Шрифт:
— Этого мало.
— Умеешь ты утешить.
— Я к тому, что дело не в тебе. Ты не потому не находишь себе места, что с тобой что–то неладно. Ты в норме. Положение паршивое.
— Это не… знаешь, а и вправду немножко утешает.
— Хорошо, — кивнула Наоми. — Потому что мне важно было знать, что это не из–за Марко и Филипа. И не… потому что тебе тяжело быть со мной рядом.
— Нет, — сказал Холден. — С этим мы разобрались.
— И еще разберемся, когда все кончится, не сомневаюсь. Но не мог бы ты иногда это повторять?
— Я бы вышвырнул из шлюза все на свете, лишь бы ты была рядом. Это не потому. Насчет Марко Инароса меня заботит одно: что он снова попытается до тебя добраться.
— Приятно это слышать.
— Я тебя по–прежнему люблю. Я всегда буду тебя любить.
Он думал, что отвечает на ее вопрос, но взгляд Наоми ушел в сторону. Она улыбнулась с горечью — но все же улыбнулась.
— Всегда — это долго.
— Я капитан корабля. Теоретически я мог бы заключить с тобой брак сию минуту.
Вот теперь она рассмеялась.
— А тебе бы хотелось?
— Мне и так неплохо. Брак — это нудятина. Отношения мужа и жены скучнее и не так надежны, как отношения Холдена и Наоми, — ответил Холден. — Знаешь, он не сможет победить.
— Еще как сможет. Марко сам решает, когда он победил.
— Нет, я это обдумал. Свободный флот… необороняем. Он причиняет большой ущерб, он убивает много народу. Но все это завязалось из–за врат. Если бы люди не ринулись к новым колониям, Марс бы удержался. Астеры не боялись бы, что их вытеснят из жизни. Не случилось бы ничего из того, за что уцепился Марко. Но врата никуда не денутся. Значит, все, против чего он сражается, переживет его. Люди все равно будут стремиться к новым звездам и находить пути. А новые колонии постараются поддерживать с нами связь и торговлю. Во всяком случае, пока не встанут на ноги, а это не на одно поколение.
— Ты думаешь, что он промахнулся с историческим выбором?
— Да.
— Тогда что ты скажешь о таких, как я? Я выросла в Поясе. Я бы не захотела жить в гравитационном колодце. Врата никуда не денутся, но ведь и астеры тоже. Пока они еще остались…
— Это в каком смысле?
Наоми пожала плечами.
— Человеческая история навидалась геноцидов. Если ты прав, значит, в конечном счете либо врата, либо астеры. А астеры… мы люди… мы хрупкие. Мы умираем. А врата? Даже знай мы, как их уничтожить, мы бы не стали. Слишком большой объем недвижимости…
Холден опустил глаза.
— Все правильно. Была моя очередь.
Наоми недоуменно подняла бровь.
— Утешение вышло не таким удачным, как задумывалось, — объяснил он. — Извини.
— Ничего. Между прочим, я не то имела в виду, когда сказала, что Марко сам решает, когда победил. Ты не представляешь, какой он верткий. Что бы ни случилось, вывернет так, будто все идет по его плану. Останься он последним человеком на свете, скажет, что задумывал апокалипсис, и провозгласит победу. Он такой.
Даже им, исполнявшим волю Крисьен Авасаралы, пришлось семнадцать часов дожидаться свободных причалов для «Росинанта» и «Лазурного дракона». Наконец им дали посадку на военных верфях перед комплексом Пацаева — там садились гражданские спасательные корабли. Доки были забиты — люди толпились и выстраивались в очереди. Одни смотрели пустыми глазами, как в бреду, другие плакали от облегчения, или от усталости, или от всего вместе. Воздух пропах потом и казался застоявшимся даже под вентиляцией.
Комплекс станции Луна — корабельные верфи и дворцы съездов, отели и жилые отсеки, школы, офисы, склады — по размерам мог бы вместить сотни миллионов тел, но инфраструктура не справлялась уже на половине этого количества, несмотря на выигрыш, который давали лунная масса и проводимость для оттока тепла. Вместимость станций Лагранж была еще меньше. Прокладывая дорогу сквозь толпу, Холден подсчитывал в уме. Половина землян, согласно оценкам, уже погибла. Пятнадцать миллиардов ушли или уходят так быстро, что их уже не спасти. Из выживших две трети находятся, как выражаются в новостях, в «катастрофических условиях». Десяти миллиардам людей не хватает пищи, или воды, или крыши над головой. А за пределами колодца место есть, может, на четверть миллиона. На два с половиной стотысячной процента нуждающихся в спасении. Он не поверил себе и пересчитал. Вышло то же число.
И тысяча миров там, сразу за вратами. Враждебных миров в большинстве, но не враждебнее, чем теперь Земля. Если бы найти способ телепортировать людей из Бостона, Лиссабона и Бангкока, они бы, может быть, спаслись. Могли бы жить дальше, чтобы создать на руинах Земли что–то новое и прекрасное, а если в одной системе не выживут, останется еще тысяча шансов.
Только этого не случится — слишком сложна перевозка. Они умрут на месте, потому что нет средства достаточно быстро доставить их в другое место.
— Ты в порядке, кэп? — спросил Амос.
— В полном, а что?
— Вид у тебя, будто ищешь, кому бы врезать.
— Не буду, — ответил Холден. — Не поможет.
— Вон туда, — сказала Бобби.
Охрана перед помещением администрации была вооружена маленькими автоматами, одета в бронежилеты. Отступив, охранники пропустили Бобби в широкую серую дверь. Остальные утятами потянулись за ней. Офис был как из другого мира. Освещение полного спектра вызвало в памяти Холдена летние вечера. Плющ и папоротники раскачивались под ветерком из воздуховодов. Коридоры были на полметра шире, чем на «Росинанте», — ощутимая роскошь. Если бы не запашок пороха от лунной пыли и не одна шестая g — не скажешь, что на Луне. В остальном как дома, в помещениях ООН в Гааге.
Бобби вела остальных, будто знала, куда идти: до конца коридора, мимо еще двух вооруженных стражей, за двери из матового стекла. Помещение было обставлено как терраса: кресла и диванчики вокруг низких столов. Человек восемь или десять, разбившись на пары и маленькие компании, рассыпались по комнате, и Холден не враз сообразил, кто это.
В какой–то момент все стало черно–белым, потом начали проступать пятна цвета. Коричневый круг от кофейной чашки на валике, зеленоватая ленточка на обивке кресла. Авасарала стояла у дальней стены, ее оранжевое сари пылало факелом. Она разговаривала с седой темнокожей узкобедрой женщиной. Заметив, что Авасарала улыбается кому–то, женщина обернулась. Холден запнулся.