Пепел Вавилона
Шрифт:
— Ты мне однажды читал. Про черные сосны, — продолжала она, откапывая в шкатулке ожерелье и золотые браслеты к вышивке на сари. — Припоминаешь? Я запомнила только конец: «Да–да, да–да, да–да–да–да, дорогу в рай мостили». Что–то про семена, которым, чтобы прорасти, нужен пожар. Я тогда сказала, что похоже на второкурсницу, изображающую глубокомыслие, чтобы подмазаться к дружку. Вот то стихотворение. Оно теперь не идет у меня из головы, а вспомнить тоже не могу. Раздражает.
Браслеты скользнули на место. Ожерелье слишком легко лежало на ключицах. Она присела за стол, коснулась
— Приходится теперь носить маску. Смейся–смейся. Тебя еще не нашли, но я убеждаю себя, что найдут. Что если бы ты умер, я бы знала. Раз не знаю, значит, это неправда. Но это все трудней, любимый. И если ты вскоре не возвратишься, этих записей накопится столько, что ты отстанешь от меня на целый семестр.
Только семестров больше не будет, подумала она. И курсов поэзии. Ничего не будет из того, что отличало ее жизнь от других до падения камней. И тут, как будто он был рядом, голос Арджуны прошептал в памяти: «Поэзия будет всегда».
— Я люблю тебя, — сказала она в терминал. — И всегда буду любить. Даже… — этого она еще не говорила. Не позволяла себе подумать. Все когда–нибудь случается в первый раз. И в последний раз тоже. — Даже если тебя здесь нет.
Остановив запись, она ликвидировала ущерб, нанесенный косметике слезами, и опустила голову, как актриса, готовящаяся выйти на сцену. А когда подняла глаза, они стали жесткими. Она послала Саиду запрос на связь, и он немедленно отозвался. Ждал.
— Доброе утро, мадам секретарь.
— Пропустим эту фигню. Что нового сегодня в аду?
— Через полчаса у вас встреча с Горманом Ли из научного отдела. Потом завтрак с премьер–министром Смитом. Интервью Кэролу Степанову из «Стратегических докладов экономики Востока», а потом заседание комитета стратегии и реагирования. Это все до ланча, мадам.
— Степанов. Не тот ли, кому три года назад дали Токеровскую премию за статью по Дашелл Морага?
— Я… могу проверить, мэм.
— Иди ты, Саид! Этого попробуй отложить. Он тот самый, наверняка. Мне, прежде чем с ним встречаться, надо поговорить с его женой, — ответила она. — Нельзя перенести на после обеда?
— Я найду время, мэм.
— Будь добр. И позаботься, чтобы встреча была частной. Тошно все время под микроскопом. Вырасти у меня полип в жопе, я об этом узнаю из «Ле Монд».
— Как скажете, мэм.
— Так и скажу. Присылай карт, надо работать.
Горман Ли был худощав, в светло–каштановых волосах просматривалась седина, а зелень глаз, как догадывалась Авасарала, обеспечили косметологи. До Луны они не были знакомы. Он после падения камней взлетел выше уровня компетентности, и это сказывалось в подчеркнутой скромности и привычке откашливаться перед каждой фразой.
— Те корабли, что… пропали со связи, как правило, большой массы, — говорил он. — «Олеандр–стриж»,
На Луне всегда была богато представлена наука. Здесь установили первый широкополосный телескоп, избавленный от атмосферных помех. Первую постоянную лунную базу военные поровну разделили с исследователями. Но смена поколений оттеснила лунных ученых из первых рядов, куда выдвинулись Ганимед, Титан, Япет… помоги им всем, боже. Феба… На Луне осталась администрация и детские научные проекты. Конференц–зал, где они беседовали, был выкрашен в серо–зеленый цвет, затуманившийся от многолетних чисток, и обставлен креслами из кожзама.
— Мне в ваших словах слышится, что четкой закономерности нет, — заметила Авасарала.
Горман Ли крепко сжал зубы и растерянно замахал руками.
— Есть закономерности. Сколько угодно закономерностей. Все двигатели изготовлены в двадцатимесячный промежуток. Реакторная масса у всех с Сатурна. Все пропали в момент, когда движение было напряженным. У всех в регистрационном коде имелась последовательность «четыре–пять–два–один». Если этого мало, могу найти еще столько же. Но что из этого имеет значение? Нет, этого я не берусь сказать.
— А какие–нибудь из кораблей с последовательностью «четыре–пять–два–один» добрались благополучно?
Горман Ли зафырчал, как рассерженный хомячок, а потом опустил глаза на монитор и покраснел.
— «Джаннетта», с ганимедской регистрацией. Прошла между «Олеандром» и «Гармонией». Доложилась с Волтона — никаких проблем.
— Ну… — Авасаралу позабавило, что он всерьез проверил ее предположение, — можно сказать хотя бы, что цифры здесь вряд ли замешаны.
— Да, мэм, — кивнул Горман Ли. — Мэм, если продолжить сбор данных… я уверен, что на станции Медина есть отчеты по всем этим рейсам. А может, и по другим. И еще, что касается тех, которые прошли нормально. Если бы мы…
— Если бы мы контролировали станцию Медина, — отрезала Авасарала, — многое было бы иначе. Наши друзья с Марса не объяснили, почему их пиратский флот так заинтересован во вратах Лаконии?
— Нет даже подтверждения, что отбившиеся корабли ушли туда.
Авасарала поморщилась.
— Сели, коленки вместе, после того как их поимели. Типично для них. Поговорю со Смитом. Медину нам не взять, но к своим–то данным должны иметь полный доступ.
— Спасибо, мэм. — Это Горман Ли сказал уже ей в спину. Авасарала не тратила время зря.
Движение помогало держаться. Давало ощущение, что действуешь, продвигаешься, решаешь проблемы и ищешь решения — если решения существовали. Это помогало сдержать отчаяние. Смиту приходилось хуже. В чужом мире, без дома и без подчиненных. На Луне просто не было марсианской инфраструктуры. Если не участвовал в совещаниях и не вел переписку с двенадцатиминутной задержкой, премьер сидел в номере и слушал, как в новостях его клеймят идиотом, клоуном, по халатности позволившим продать флот Республики Конгресса террористам и пиратам. Ему даже не приходилось разгребать величайшую в мировой истории катастрофу, — чтобы некогда было жалеть себя.