Пепел Вавилона

Кори Джеймс

* * *

Карт, на котором они проезжали по лагерю беженцев, шел по электромагнитным направляющим. Колеса рокотали и поскрипывали довольно громко, так что Холдену пришлось повысить голос.

— Если бы ей по–прежнему платила ООН или Марс, другое дело, — говорил он. — А если мы предлагаем ей постоянную работу на корабле, это надо хорошенько обдумать.

— А чем она плоха? — возразила Наоми. — Знает корабли типа «Роси» как никто из нас. Ладит с командой. Что ты имеешь против Бобби на борту?

В коридорах на

глубине было сыро и тесно. Системы жизнеобеспечения работали на полную мощность и даже сверх того. Люди шаркающей походкой сторонились с дороги карта, кое–кто провожал его взглядом, но многие смотрели как на пустое место.

Территория беженцев пахла потерями и ожиданием. Чуть ли не каждый из мелькнувших вдоль дороги людей лишился корней. Холден с Наоми относились к счастливчикам. У них остался дом, хоть и изменившийся немножко.

— Дело не в Бобби, — ответил Холден. — Бобби я рад. Но вот условия… Мы что, будем ей платить? Или перераспределим права на «Роси», приняв и ее в долю? Не уверен, что это хорошая мысль.

— Почему? — подняла бровь Наоми.

— Потому, что это станет прецедентом, который может относиться к любому принятому в команду.

— Ты о Клариссе.

— Я не хочу давать Клариссе Мао долю в «Роси», — сказал Холден. — Просто я… Она здесь — ладно, пусть будет так. Я и сейчас не в восторге, но ладно, переживу. А Бобби я бы хотел принять в команду на полных правах, но просто… не могу согласиться, чтобы Кларисса когда- нибудь назвала мой корабль своим домом. Одно дело — взять ее на борт, а другое — делать вид, что она как Бобби. И ты. И я.

— Нет ей прощения? — то ли поддразнивая, то ли всерьез спросила Наоми.

— Прощения — сколько угодно. Горы прощения. Но и границы тоже.

Карт вильнул влево и затормозил. Скрип колес затих. Отец Антон ждал в дверях, улыбнулся и кивнул, когда они выбрались из тележки и прыгуче зашаркали к нему. Квартира родителям Холдена досталась лучше многих. Маленькая, тесная, зато отдельная. Матерям и отцам не пришлось делить ее с посторонними. В воздухе витал запах фирменного желтого карри мамы Тамары. Отец Том и отец Цезарь стояли в дверях одной из спален, обнимая друг друга за талии. Отец Димитрий облокотился на валик старого дивана, а из кухни показались матери Элиза и Тамара. Отец Джозеф и мать Софи сидели на пуфиках, разложив между собой магнитный шахматный столик с разбежавшимися в ходе игры фигурами. Все улыбались, как и он, и никто не улыбался искренне.

Опять прощаться. Когда Холден уходил в обреченный рейс военного флота, тоже случилась такая минута. Может, он вернется через несколько недель. А может, никогда. Может, они останутся на Луне или переберутся на Лагранж-4. Или будет иначе. Может, лишившись фермы, десятилетиями удерживавшей семью вместе, они разведутся. Океан грусти вдруг накрыл Холдена, и очень трудно было это скрыть. Уберечь родителей от своего отчаяния. Как они оберегали его.

Они обнимались — по одному, потом все вместе. Мать Элиза взяла Наоми за руку, попросила заботиться

об их мальчике. Наоми торжественно пообещала сделать все, что в ее силах. Холден радовался, что Наоми участвует в этой, может быть, последней встрече, — пока прощаться не подошел отец Цезарь.

— Ты молодец, мальчик. Мы все тобой гордимся.

— Спасибо, — сказал Холден.

— Ты задашь жару этим сраным головастикам, да?

Наоми за левым плечом Цезаря застыла. Ее улыбка, до сих пор теплая, мягкая, веселая, стала вежливой. Холдена словно пнули в живот. А Цезарь даже не догадывался, что сказал грубость. Холден не знал, что делать. Просить отца, чтобы извинился, или не портить последней минуты. Наоми, заговорив с матерью Тамарой, теребила себя за волосы. Занавешивала ими глаза.

Дерьмо…

— Знаешь, — начал Холден, — это…

— Так он и сделает, — перебила Наоми. — Положитесь на него.

Она встретила его взгляд, ее глаза были темными и жесткими. В них ярче неоновой вывески светилось: «Не усугубляй». Холден усмехнулся, обнял напоследок отца Цезаря и стал отступать к двери, к карту, к «Росинанту». Все восемь родителей столпились в дверях, провожая. Он чувствовал их взгляды, даже когда карт, свернув за угол, покатил к докам. Наоми молчала. Холден вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Теперь понимаю, почему ты не хотела… Я должен извиниться…

— Нет, — сказала Наоми. — Давай не будем.

— По–моему, я должен перед тобой извиниться.

Она повернулась так, чтобы смотреть ему в лицо.

— Извиниться должен бы твой отец. Один из твоих отцов. Но я его от этого избавлю.

— Хорошо, — сказал Холден. Карт вильнул вправо. С дороги шарахнулся мужчина с густой бородой. — Я собирался за тебя вступиться.

— Знаю.

— Просто… надо было.

— Знаю. И тогда я стала бы причиной всеобщей неловкости, и все бы сбились с ног, заверяя меня, как они уважают астеров и вовсе не имели в виду меня. А ты их сын, и они тебя любят. И друг друга любят. Поэтому, кто бы что ни говорил, виноватой вышла бы я.

— Да, — признал Холден. — Но тогда мне не было бы так стыдно. А сейчас стыдно.

— Это твой крест, милый, — устало бросила Наоми.

Команду Фреда Джонсона они застали на загрузке в шлюз последних припасов. Новые заплаты на боку «Роси» бросались в глаза. Карт, высадив их, скрипя и рокоча укатил прочь. Холден замешкался, разглядывая корабль. На сердце у него было смутно.

— Ну? — спросила Наоми.

— Ничего, — ответил он. И добавил, помолчав: — Было время, когда все казалось мне простым. Или хоть кое- что.

— Он не меня имел в виду. Правда, не меня. Потому что я для него человек, а головастики, астеры… они не люди. У меня на «Пелле» были друзья. Настоящие друзья. Люди, с которыми я выросла. Люди, за которых я тревожилась. Люди, которых я любила. С ними то же самое. Они убивали не людей, они убивали землян. Марсиан. Пыльников. Приземков.

— Приземков?