Пепел Вавилона
Шрифт:
— Доктор Пракс Менг? — ответил приглушенный мужской голос.
— Да, — сказал Пракс. — Кто это?
— Служба безопасности, — ответили ему. — Пожалуйста, откройте.
«Какой безопасности?» — чуть не спросил Пракс. Станции Ганимед или Свободного флота? Впрочем, спрашивать было поздно. Если станции — разумнее открыть. Если Свободного флота, закрытая дверь их не остановит. Что он ни делай — все равно.
— Конечно, — ответил Пракс и проглотил слюну.
Двое втиснувшихся в прихожую мужчин носили сероголубую форму. Безопасники станции. Разлившееся в крови облегчение свидетельствовало, как он перепугался.
— Я могу вам помочь? — спросил он.
В морге пахло, как в лаборатории. Химическая вонь фенолового мыла щиплет ноздри. Прерывистое гудение давно не сменявшихся воздушных фильтров. Хирургические лампы — все это напомнило годы учебы в Верхнем университете. Там у них бывали лабораторные в мертвецкой. Только трупы, которые ему приходилось резать, были пропитаны консервантами. А не свежие, как этот. И те бывали в лучшем состоянии.
— Опознание надежно, — говорил один из безопасни- ков. — Метрика и особые приметы совпадают. Документы соответствуют. Но вы же понимаете: на станции никого из родственников, а правила союза требуют.
— В самом деле? — спросил Пракс Спросил без задней мысли, но произнесенные вслух слова наполнились оттенками, которых он не имел в виду. Что значат правила союза, когда правления, почитай, не существует? Какие там правила?
Безопасник поморщился.
— Мы всегда так делали. — В его ответе Пракс услышал попытку оправдаться. И намек на гнев. Как будто за все эти перемены в ответе Пракс.
Карвонидес лежала на столе, черная прорезиненная простыня охраняла ее скромность. Лицо спокойно. Раны на шее и на виске сложные и уродливые, но из–за отсутствия свежей крови выглядели не слишком серьезными. Пракс задумался, не лежат ли другие участники того собрания в соседних комнатах или на соседних столах, ожидая других свидетелей.
— Я подтверждаю, — сказал он.
— Спасибо, — кивнул другой безопасник и протянул ему ручной терминал. Пракс взял и прижал ладонь к пластине. Машинка звякнула, запечатлев подпись: неуместно веселенький звук при таких обстоятельствах. Пракс вер- пул терминал. Он посмотрел в лицо убитой, пытаясь разобраться в своих чувствах. Ему казалось, что следовало бы заплакать, но плакать не хотелось. В его сознании смерть ее свидетельствовала не о преступлении, а о состоянии мира. Ее смерть была не началом, а итогом расследования. Данные недвусмысленны. Что будет, если разогнуть спину? Тебя зарежут.
— Вы позволите задать вам несколько вопросов о покойной, доктор Менг?
— Конечно.
— Как давно вы ее знали?
— Два с половиной года.
— В каком качестве?
— Она была научным сотрудником в моей лаборатории. Хм-м. Мне надо позаботиться о снятии результатов ее опыта. Можно сейчас? Или после окончания допроса?
— Это не допрос, сэр. Действуйте.
— Спасибо. — Достав свой ручной терминал, Пракс ввел дополнительный пункт в список дел на утро. Сперва ему показалось, что экран не в порядке, но это просто дрожала рука. Он сунул терминал в карман и повторил: — Спасибо.
— Вы не представляете, кто мог с ней так поступить? И почему?
«Свободный флот, — подумал Пракс. — Потому что она готова была встать против них. А она это сделала потому, что люди страдают, голодают,
Он ответил на вопросительный взгляд безопасника. Подумал: «Они и тебя убьют».
— Хоть какие–то соображения, сэр? Даже мелочь может оказаться полезной.
— Нет, — сказал Пракс, — не представляю.
Глава 14
Филип
Доки станции Церера охватывали ее, грубо говоря, по экватору широким поясом из титана, керамики, стали. Движение планеты–карлика затрудняло стыковку, но едва защелкивались захваты, корабль получал все преимущества трех десятых g от гравитации вращения даже при выключенных, остывших двигателях. А сила Кориолиса про таком большом радиусе была пренебрежимо мала. Ему бы следовало чувствовать себя на «Пелле», как при умеренном ускорении, и не более того, однако Филипу было не по себе. Казалось, что с кораблем что–то не так — или что–то не так с ним самим.
Филип дважды заскакивал в медотсек, прогонял диагностику и, прочитав, стирал результаты. Все равно в них ничего не было. Может, он просто так привык к жизни под тягой, что легкий боковой снос беспокоил организм. А может, дело заключалось в том, что Филип оказался один на пустом корабле. Копошилась в сознании гложущая мысль, что, возможно, это из–за подстреленного им человека, хотя смысла в ней не было. Он вместе с отцом убил миллиарды людей. Застрелить одного — да он, кстати, и не умер — для него ничего не значило. Наверняка это от Кориолиса.
Отец очень ясно дал понять, что мир для Филипа оканчивается шлюзом. «Пелла» со всем содержимым осталась точно такой, как была, зато станция Церера стала опаснее вакуума. Справедливо или нет, но Филипа пожизненно изгнали со станции. Такую сделку Марко заключил с губернатором АВП Доузом. Все будут по горло заняты эвакуацией, а Филипу осталось только смотреть. Вот он и слонялся по коридорам, катался вверх–вниз на лифте, спал, ел, тренировался и ждал, между тем как сразу за шлюзом его лучшие знакомые обдирали Цереру до заклепок. Он бы помогал, если бы можно было. Может, в этом и причина. Может, он не привык отдыхать, пока остальные работают. Это выглядело правдоподобнее, чем Кориолис. И чем подстреленный им человек.
По правде сказать, он мало что запомнил. Он пришел с дюжиной флотских, а еще там были местные гуляки и завсегдатаи. По старым законам он слишком молод для баров и борделей, но его звали Филип Инарос, так что никто не посоветовал ему уйти. Звучала музыка. Он танцевал с девчонкой из местных, восхищался ее татушками, угощал выпивкой. И пил вместе с ней, рюмку за рюмкой. Он ей нравился, точно. И ничего, что громкая музыка не давала поговорить. Он и так видел, что нравится.
Она интересовалась не столько им самим, сколько его историей. Тем, что он сын Марко Инароса. Карал его предупреждал. Марко его предупреждал. Кое–кого будет привлекать то, что видят за ним. Надо остерегаться, не забывать, из какой он семьи. Не попадаться на наживку, не дать себя соблазнить. Свободный флот теперь был силой, но все равно на Церере остались люди, наполовину или больше приверженные старому порядку.