Пепел Вавилона
Шрифт:
— Зачем? — спросила она.
Марко улыбался тепло, обаятельно. Выразительная, светлая улыбка. Она поймала себя на том, что улыбается в ответ, сама не зная чему.
— Ситуация переменилась, — ответил он и первым вошел в конференц–зал. Охранники, когда Мичо проходила мимо, кивнули ей, а она задумалась, куда подевался сын Марко.
Остальные уже собрались за столом. Стену, на которой Марко не один день вычерчивал свое видение будущего Пояса, протерли и украсили изображением древнего воина. Темнокожего, с пышными усами и бородой, в тюрбане, в длинных просторных одеждах, с тремя мечами за широким кушаком и древней винтовкой на сгибе руки.
— Опаздываете, — прохладно обратился к Марко Доуз, пока Мичо занимала свое место. Марко игнорировал обоих.
— Вспомним Афганистан, — заговорил он. — Главного Могильщика Империй. Этот народ не сумел покорить даже Александр Великий. Все могущественные державы отступались от него, истощив силы.
— Но их экономику не назовешь функционирующей, — возразил Санджрани. Розенфелд тронул его за плечо и приложил палец к губам.
Марко расхаживал перед нарисованным воином.
— Как они этого добились? Каким образом неорганизованный народ с примитивной технологией веками отражал атаки сильнейших империй? — Он обернулся к собравшимся. — Знаете?
Никто не ответил. От них и не ждали ответа. Спектакль. Марко улыбнулся шире, поднял руку.
— Для них другое было главным, — объяснил он. — Их враги воевали за территорию. Имущество, земли. А тем гениям важнее было пространство, которого враг не занимал. Английская армия входила в афганские города, готовясь захватить поле битвы, а находила — пустоту. Враг растворялся в холмах, переселялся в места, которых англичане не приняли в расчет. Англичане стремились захватить города. А для афганцев святыней были холмы, поля, пустыня.
— Не слишком ли это романтично? — усомнился Розенфелд. Марко его не услышал.
— То были отважные люди. Астеры своего времени. Наши духовные отцы. Пришло нам время почтить их. Друзья мои, «Лазурный дракон» пал — мы знали, что рано или поздно это произойдет. Земля, корчащаяся от боли и невежества, готова взбрыкнуть.
— Вы что–то слышали? — спросил Доуз. Он был бледен.
— Ничего нового, — ответил Марко. — Мы всегда ожидали, что они нацелятся на Цереру. С тех пор как АВП взял власть, они выжидали, но наш кузен Андерсон всегда старался уравновесить власть заискиванием. До сих пор у них были другие заботы. Теперь положение изменилось. Флот ООН перестраивается. Они движутся на Цереру. Но когда они сюда доберутся?..
Марко поднес ко рту сжатые кулаки, дунул на них и растопырил пальцы. Иллюзия, но Мичо померещился разлетающийся с его ладоней пепел.
— Не хотите ли вы сказать?.. — задохнулся Доуз.
— Я уже отдал приказ об эвакуации, — перебил Марко. — К их приходу на станции не будет ни наших солдат, ни ценностей.
— На станции шесть миллионов человек, — сказал Розенфелд. — Нам никак не вывезти всех.
— Конечно, не вывезти, — согласился Марко. — Это стратегический ход. Мы забираем корабли и все, в чем нуждаемся, а территорию уступаем Земле. Они не дадут Церере умереть с голоду. Земле только и осталось, что строить из себя жертву и взывать к сочувствию простаков. Если не позаботятся о Церере, лишатся даже этого сочувствия. А мы? Мы вернемся в пространство, которое и есть наш истинный дом. Там нас не достанут.
— Но… — проговорил, почти проскулил Санджрани, — экономика…
— Не волнуйтесь, — успокоил Марко. — Все, о чем мы говорили, никуда не денется. Только прежде пусть враг истощит силы, рухнет. Я так и задумал с самого начала.
Доуз встал. Лицо его словно пеплом покрылось, только на скулах горели два красных пятна. Руки дрожали.
— Это из–за Филипа. Отыгрываешься на мне?
— Речь не о Филипе Инаросе, — ответил Марко, но уже без прежнего вдохновенного восторга. — Речь о Филиппе Македонском. О том, чтобы учить уроки истории. — Он выдержал долгую, страшную паузу. Доуз осел на стул. — Так. Мы с Мичо уже обсудили перенаправление тех кораблей, что на подходе. Поговорим о логистике опустошения самой станции, да?
Обычай внутряков — прибыв на станцию, разбегаться с собственных кораблей — издавна служил пищей для астерских шуточек. Что выбрать в корабельном меню? Обед в доке. Как узнать, что внутряки слишком давно не были в порту? Они выбегают с корабля посрать. Если землянину придется выбирать — остаться на корабле, чтобы спасти жизнь любимой, или выйти в порт и никогда больше ее не увидеть, как избавиться от трупа? Так внутряки смотрели на вещи. Корабль — ничто, планета — все. Или луна. Или астероид. Они не представляли себе жизни без грунта, без почвы. Вот в чем крылась их слабость.
Не все люди Мичо остались на «Коннахте», когда корабль прошел стыковочную трубу и встал в док, но большинство. А те, что вышли, почти наверняка вернутся, чтобы поспать в своих койках. Никто бы не удивился, что весь брачный союз был в сборе. А если бы немножко и удивился, то не нашел в этом ничего невероятного.
Подходя к лифту, она поймала себя на странном чувстве, будто в первый раз видит свой корабль. Как на новой станции — все казалось резким, отчетливым. Незнакомым. Зеленые и красные индикаторы на стене лифта. Мелкий белый шрифт на каждой панели, сообщавший, что за ней скрывается и когда установлено. Эмблемы Марсианской Республики Конгресса, еще заметные на полу вопреки всем попыткам оттереть. Запах черной лапши из камбуза. Она не стала задерживаться — еда сейчас в глотку не пойдет.
Они собрались в каютах, отведенных для семьи. Чуть ли не первое, что сделал Бертольд, как только им достался «Коннахт», — это снес стены трех кают, слив их в просторное помещение, в котором всем хватало места на креслах- амортизаторах. Марсианские дизайнеры проектировали корабль так, чтобы люди могли побыть одни либо собраться всей командой. Астерам нужнее было уединение для компании. Оксана и Лаура сидели прямо на палубе, их арфам, на которых женщины наигрывали старинную кельтскую мелодию, было тесновато. Светлокожая Оксана и темнокожая Лаура устроились рядом — пара из сказки. Жозеп примостился на кресле, читал что–то с ручного терминала и покачивал ногой в такт музыке. Эванс сидел рядом и, похоже, нервничал. Надя, похожая на пра–сколько–то–правнучку того самого афганского солдата, стояла за другим креслом, ласково поглаживая редеющую шевелюру Бертольда.
Мичо села на оставленное ей место и дослушала до конца мелодию, завершившуюся сложными переливами кварт и квинт. Потом все отложили арфы и ручные терминалы. Бертольд приоткрыл единственный здоровый глаз.
— Спасибо, что пришли, — начала Мичо.
— Всегда пожалуйста, — отозвалась Лаура.
— Один вопрос, — вмешался Жозеп. — ты сейчас наш капитан или наша жена?
— Жена. Я… мне кажется…
И тут она расплакалась. Скрючилась, закрыв глаза ладонями. Туго скрученный узел, в который стянуло ей сердце, встал в горле. Она пыталась его выкашлять, но прозвучало это как всхлипы. Лаура коснулась ладонью ее колена. А потом Бертольд обнял сзади, и она припала к нему. Услышала, как Оксана приговаривает: «Ничего, малышка, все ничего», — как будто с другого конца света. Это уж было слишком. Все это было слишком.