Перегрин

Чернобровкин Александр Васильевич

Я собирался покемарить до захода луны, но так и не смог заснуть. Развлекался подсчетами, сколько мне надо награбить, чтобы осесть на берегу и достойно встретить старость? Жадность тоже не спала, поэтому окончательная цифра постоянно росла. Не думал, что мне надо так много, а это я еще с женой не посоветовался. Наверняка у нее свое представление о прожиточном максимуме, сильно не совпадающее с моим. Предки Элисии имели большое имение неподалеку от Карфагена, о чем деверь и тесть постоянно вспоминали, тяжело вздыхая.

Перед самым заходом луны я искупался. Само собой, голяком. Белый дельфин, как назывался такой процесс на пляжах Крыма в годы моей первой юности. Вода

казалась очень теплой и более соленой. Зато по выходу на сушу сразу замерз, чего этим летом не случалось ни разу. Я вытерся приготовленным заранее полотенцем, оделся и надел кольчугу и шлем. Кинжал закрепил на поясе, а саблю — на спине. Наверное, в темноте я похож на черепашку-ниндзя. Ко мне подошли десять галлов во главе с Пертом, которых я в Табраке обучил кое-чему, и мы вместе отправились к западной городской стене, к последней ее куртине перед угловой башней, общей и для южной стороны. Надеюсь, что нападения здесь защитники Тингиса ожидают меньше всего. По крайне мере, наверху, на сторожевом ходе было тихо, не горели костры или факелы. Вместе с нами начали движение и другие отряды. Каждый с вечера знал, где он должен быть к тому моменту, когда мы подадим сигнал.

В угловой башне было тихо, как и в той, что была севернее. Службу в этих башнях наверняка несли ополченцы, не приученные бодрствовать по ночам. Они были слишком уверены в надежности крепостных стен, чтобы прилагать какие-то дополнительные усилия, напрягаться. Мы, помогая друг другу, перебрались через сухой ров, а затем поднялись по валу к стене, теплые камни которой были грубо обработаны.

— Начинайте, — шепотом приказал я Перту и Дейти, которые несли маленькие якоря-«кошки», выкованные по моему заказу в Табраке.

Тренировки не прошли даром — оба якоря зацепились с первой попытки. По веревкам с мусингами наверх полезли первые два галла. Наверху их никто не ждал, поэтому отправилась вторая пара. В третьей были я и Дейти. Поднимался практически на одних руках и при этом очень быстро. Мое молодое тело буквально летело вверх, наслаждаясь своей силой и ловкостью. Поднявшиеся ранее помогли мне протиснуться между зубцами и тихо спрыгнуть на сторожевой ход. Последним поднялся Перт.

— Жди здесь, — приказал я шепотом своему опциону, который был слишком громоздким и шумным для предстоящего дела.

В угловой башне спали трое на широком деревянном топчане, поставленном в углу у стены. Рядом с ними на выступе стены чадил глиняный светильник, заправленный рыбьим жиром и наполнивший помещение жуткой вонью. Крайний тингисец спал с открытым ртом, тихо похрапывал. Из-за длинной густой бороды он показался мне старым. Борода была жесткая, будто из конского волоса. Я дергал ее, а храпун упорно не просыпался. Зато умер быстро. Остальных прикабанили пришедшие со мной галлы. Забрав трофейное оружие и щиты, пошли в сторону южных ворот.

В следующих двух башнях было тоже по три человека, которые дрыхли без задних ног. Я больше не марал руки, дав попрактиковаться галлам. Один чуть не загубил дело, слишком рано отпустил жертву, которая попробовала заорать. К счастью, в горле было много крови, из-за чего звук получился булькающий и не очень громкий.

Южные ворота защищали две фронтальные прямоугольные башни, выдвинутые вперед метров на восемь. На ближней спали десять человек. В последний раз спали. Зато на дальней бдительно несла службу собачонка. Она учуяла нас, когда подходили к ближней башне и погавкала недолго и не заливисто. Мол, ходит там кто-то, обращаю внимание. Когда мы зашли в башню, замолкла, а потом, учуяв, наверное, запах свежей крови, залилась яростно, как на дикого

зверя. Я думал, что караул башни сейчас поднимет тревогу, операция сорвется и нам придется удирать, но в дальней башне было тихо, если не считать двух переговаривавшихся между собой человек. Видимо, собака лает не в первый раз за ночь, а, может, и не первую ночь.

— Идем в открытую и помалкивайте, если будут спрашивать. Говорить буду я. Когда дам команду, убивайте быстро и тихо, — предупредил я своих подчиненных и, взяв щит и короткое копье убитого в этой башне, первым пошел к дальней.

Шагал так, чтобы меня услышали и поняли, что я не скрываюсь, что я — свой. Собака — светлая короткошерстая шавка с обвислыми ушами — встретила нас, отчаянно лая, перед началом открытой верхней площадки башни, где горел костерок, возле которого сидели два воина на чурках, поставленных на попа. Их шлемы стояли между зубьями башни, а копья и щиты — прислоненные к стене рядом с третьей чуркой, в которой торчал топор, а рядом лежали наколотые дрова. Дозорные держали в руках большие глиняные чашки, из которых потягивали какой-то напиток. Увидев нас, оба остались сидеть безмятежно, не поверив собачьей интуиции. Я отогнал нижним концом копья собачонку и вышел на площадку, на свет от костерка.

Тот, что был ближе ко мне, прикрикнул на шавку:

— Заткнись! Надоела уже! — и махнул в ее сторону рукой, будто собирался кинуть камень.

Она отбежала на сторожевой ход, но продолжила лаять, хотя и не так надрывно, как раньше.

— Доброй ночи! — поприветствовал я первым на финикийском языке, стараясь подражать карфагенскому диалекту, которому научился у Ганнона Стритана, а затем спросил: — Что пьете?

— Вино, — ответил ближний и поинтересовался в свою очередь: — Вы кто такие?

— С иольской купеческой галеры, хозяин оставил охранять свои грузы, — ответил я, подойдя к чурке с топором, будто собираюсь сесть на нее. — Пришел какой-то ваш командир, разбудил нас, приказал идти сюда, охранять ворота.

— Это Гасдрубал! — презрительно сказал второй дозорный. — Придурок сам не спит и другим не дает!

Я прислонил свой щит рядом с их, там же поставил копье. В это время следовавшие за мной галлы вышли на площадку и остановились на краю ее. Дозорные смотрели на них, то ли пытаясь вспомнить, видели раньше или нет, то ли ожидая приветствия. Я выдернул топор из чурки, придвинул ее ногой к костерку и, вместо того, чтобы сесть на нее, всадил лезвие в голову второго дозорного. Звук был такой, будто располовинил переспелый арбуз. Второго дозорного Дейти уколол гладиусом в затылок. Бедолага вскрикнул, попытался оглянуться, чтобы, наверное, увидеть, кто лишил его жизни, и свалился вперед, к костерку. В свете горевшего рядом огня его темные курчавые волосы казались рыжеватыми.

— Вы трое спускайтесь вниз, зачистите башню, — приказал я шепотом стоявшим крайними слева, затем повернулся к стоявшим крайними справа: — Вы трое идите дальше, зачистите все башни по этой стороне и возвращайтесь сюда, — и напоследок — к Дейти: — Сходи за Пертом.

Опциону, наверное, страшновато одному в темноте на сторожевом ходе вражеского города. Небось, молится галльским богам, несущим ночное дежурство.

Оставшиеся со мной два воина оттащили убитых под внутреннюю стенку сторожевого хода, чтобы своим мертвым видом не портили нам настроение. Я сел на чурку, в которой раньше торчал топор, поднял чашу, выроненную убитым мной дозорным, и налил в нее вина из почти пустого бурдюка, который лежал возле его чурки. Вино было средней паршивости, подкисшее. До нового урожая беднякам придется пить такую гадость.