Перегрин
Шрифт:
Мы вшестером добили оставшихся на корме врагов. Одному удалось спастись, потому что решил пасть не смертью храбрых, а в море, оставив нам оружие и щит. Вынырнув, он поплыл к кормовой части триремы, таранившей нас. Я приказал нашим гребцам перейти на захваченную трирему и как можно большим количеством канатов сочленить ее с «Беспощадной», чтобы помогала той держаться на плаву.
Мы перешли на свою трирему, а часть гребцов — на захваченную, после чего я приказал перекинуть «ворон» на таранившую нас. «Клюв» застрял основательно, выдернули его гребцы с трудом. При этом надо было спешить, потому что мавретанцы передумали захватывать нас, начали усиленно грести назад, чтобы выдернуть таран. Маневр этот не был отработан, весла часто цеплялись, замедляя процесс.
— Быстрее! Быстрее! — кричал я своим матросам, которые возились с «вороном.
Работу усложнял крен на левый борт. Продырявленный правый поддерживался тараном вражеской триремы, не давал оседать под тяжестью набранной воды. Матросы все-таки справились, завели «ворона». Встал он кривовато, причем «клюв» не вонзился в палубу, а завис в нескольких сантиметрах от нее.
Я опять повел в атаку своих морских пехотинцев. Матросы сняли леерное ограждение и с правой стороны трапа, а устанавливать с левой не было времени, поэтому держаться теперь не за что. К тому же, трап сильно качался из-за того, что мавретанская трирема все еще пыталась выдернуть таран. Я быстро пробежал по трапу. Никогда так не спешил.
На баке вражеской триремы никого не было, только трупы лежали, причем у правого борта горкой. Намолотили их наши стрелки. Сверху лежали двое, проткнутые одной длинной стрелой из катапульты. Я закрылся щитом, в который прилетел сразу пучок стрел, и начал смещаться влево-вправо, усложняя жизнь вражеским лучникам, и подождал немного. Рядом со мной занял место велит, потом рядом с ним еще один. Третий присоединился после паузы, потому что тот, кто шел впереди него и должен был занять это место, заорав истошно, свалился с трапа в море.
Когда первая шеренга сформировалась от борта до борта и начала заполняться вторая, я повел своих подчиненных в атаку, выглядывая поверх щита, утыканного стрелами. Мавретанцы ждали нас возле башенки для стрелков, за которой прятались от наших лучников, пращников и катапульт. Подражая нам, попытались построиться в линию и образовать стену из щитов. Линия оказалась кривой, а стена не получилась, кроме всего прочего, еще и потому, что у большинства щиты были круглые. Может быть, поняв, что такое построение не дает им никакого преимущества, или решив побыстрее слиться с нами, чтобы избавиться от обстрела, мавретанцы, как мне показалось, без команды вдруг заорали громко и ринулись в атаку. На меня ломился бугай с коротким копьем. Я почему-то смотрел не на опасное оружие, а на распахнутый рот с белыми крупными зубами. Еще подумал, какие они удивительно здоровые. У людей этой эпохи большие проблемы с зубами. В самый последний момент я заметил наконечник копья, темный, с наточенным только острием, и успел втянуть голову в плечи. Копье ударилось в мой шлем и соскользнуло. В ответ я просунул острие сабли в открытый рот, который сразу захлопнулся. Тут же в мой щит врезался топор, причем с такой силой, что больно стало руке. Держали топор двумя руками. Левую я перерубил в локте. Мавретанец продолжал правой рукой пытаться выдернуть топор, застрявший в щите, и размахивал обрубком левой, разбрызгивая кровь во все стороны. Вторым ударом я перерубил ему левую ключицу. Клинок углубился в тело сантиметров на десять, но мавретанец не собирался умирать, все еще хотел выдернуть топор и продолжить сражение. Сзади на меня давили велиты сформировавшихся второй и третьей шеренг, поэтому шагнул вперед и толкнул раненого щитом, сбив с ног. Сражаясь со следующим врагом, я наступил на грудь раненого, который все еще дергался, пытаясь встать.
Мы сильно потеснили врагов, значительно сократив их и потеряв несколько человек убитыми и ранеными. Бой уже сместился в кормовую часть триремы, где наши стрелки не могли помочь. Именно тогда мавретанское судно и качнулось сильно, причем с кормы на нос и обратно, а затем несколько раз с борта на борт. Я догадался, что вражеская трирема высвободила таран. Недаром ее гребцы продолжила трудиться, не покладая весел. Мы всё дальше отходили от «Беспощадной», которая не сможет помочь в ближайшее время. Для этого ее экипажу надо было перейти на захваченную трирему и на ней броситься в погоню. Не уверен, что у Ганнона Стритана хватит на это ума и решительности. Где находится «Отважная» и что делает, я не знал, упустив ее из вида, когда начался бой. Нам оставалось надеяться только на себя.
Это поняли и уцелевшие мавретанцы, павшие было духом. Опять громко заорав, они ломанулись толпой на нас. Я колол и рубил не только перед собой, но и направо и налево, помогая соратникам, которым не всегда везло. Упал сражавшийся справа от меня. Его сменил стоявший во второй шеренге — и тоже был сражен. Я поймал мавретанца, завалившего их, на замахе топором и всадил ему острие сабли в правую сторону живота. Враг еще успел всадить топор в щит велита, стоявшего от меня справа. Теперь мы оба будет сражаться с топором, застрявшим в щите. Впрочем, врагов стало заметно меньше, а боевого духа в них — еще меньше. Два юркнули в люк, к гребцам. Остальных мы загнали за кормовую рубку.
— Сдавайтесь! — крикнул я на латыни, а потом на финикийском, пожалев, что не выучил это слово на языке аборигенов, которые называют себя амазигами, а римляне их — берберами.
Меня поняли, и сразу несколько человек, бросая оружие на палубу, закричали на финикийском:
— Мы сдаемся!
Их загнали под палубу, чтобы не нервировали нас. Среди сдавшихся был и кормчий — старый и сухой мужчина с трясущимися то ли от страха, и то ли от старости руками. Он смотрел на меня слезящимися глазами и не понимал, что я говорил на финикийском и латыни. Тогда я показал ему жестами, чтобы дал команду гребцам работать на передний ход и ошвартовал трирему левым бортом к левому борту «Беспощадной».
Там, увидев приближавшуюся мавретанскую трирему, приготовились к боя. В основном это были стрелки. Разглядев меня на баке призового судна, заорали радостно Я помахал им, а потом — «Отважной», которая справилась с задачей, захватила вражескую трирему, чтобы с призом приблизилась к нам.
Я собирался с помощью двух захваченных судов, ошвартованных к бортам «Беспощадной», отбуксировать ее в Табрак. Зажав между двумя целыми, образуем эдакий вариант тримарана. Пустая трирема, даже с пробоиной в борту, не утонет, она деревянная. Грести будут на захваченных судах веслами одного борта, наружного, благо гребцов-рабов у нас теперь несколько комплектов. Еще один приз шел своим ходом под присмотром «Отважной».
За захват трех мавретанских трирем мы заплатили жизнями двадцати семи человек. Еще девяносто три были ранены. Удивило меня то, что галлы гордились такими большими потерями, как и полученными ранами. Значит, сражение было серьезное, врагов было раза в полтора больше, но мы оказались сильнее. Мы ведь крутые пацаны!
48
Одно из главных достоинств галер — легкость их ремонта. Пробоину нам проломили площадью не меньше квадратного метра. К тому же, вывернули соседние доски. Несмотря на это, ремонт занял всего девять дней, и только потому так долго, что не хватало досок нужной толщины. Их изготовили из бревен, напиленных в лесу неподалеку от Табрака. В досках сделали отверстия, подогнали друг к дружке, закрепили в нужных местах, просмолили — и «Беспощадная» стала почти, как новенькая.
За это время мы распродали трофеи, кроме лошадей, которые на «круглых» судах убыли в Остию вместе с представителями от каждой боевой галеры, обязанных проследить, чтобы всё было по-честному. К тому времени в Табраке собралась внушительная группа купцов разных национальностей и финансовых возможностей. Они уже знали, что такое аукцион, поэтому торги шли быстро и эмоционально. Столько крика и ругани в жизни не слышал. Восточный базар — это детский сад в сравнение с африканским аукционом. Последними продали призовые триремы с гребцами-рабами, которыми стали все мавретанцы, захваченные в плен, в том числе и воины. По моему требованию отпустили только старого кормчего. Наверное, за него можно было получить выкуп, но я сжалился над попавшим в беду коллегой, сказал, что его освобождение было условием за правильное маневрирование после захвата триремы.