Перевозчик
Шрифт:
– Так, Аши. Точно так все и есть. А насчет не своего дела… Мне ведь даже признаться неловко. Не знаю я, какое оно - моё. Представляешь, вот до сих пор и не знаю. Все чего-то жду... может, думаю, что-то откликнется. Чтобы, знаешь, сразу почувствовать: вот оно, вот же! То самое! И - ничего. Смотришь вокруг, чем люди заняты, как живут, что поделывают - все чужое. Бывает, кажется: все, нашел. А попробуешь, на себя примеришь - на всю жизнь, то есть, всерьез если - нет, не то. Иногда кажется, вообще ничего бы не делал, дай волю. Но на это не заработал, пока. Так что вот. Жду. Сам не знаю даже, чего. А на воде… Вода кормит. Кому веслом-то махать охота? Вот и платят. Живу неплохо, Аши, не жалуюсь, не подумай. Себе хозяин, никого надо мной, ни от кого не завишу. Хочу - работаю, не хочу - не работаю. Только знаешь… я как будто в прошлом своем живу. Сам еще здесь, на веслах, а мысленно - там уже. Где сложилось все,
– Однако, сложный ты, а?
Мичи был тронут звучащими в словах Аши пониманием и теплотой.
– Это да, что уж есть, то - есть.
– Будто по кругу бегаешь - а никак до конца его не добраться, ни вовсе с него сойти, а?
Ни жалости, ни осуждения - ясное понимание того, что творилось у Мичи внутри. Самой сути, и только.
– Бывало такое, бывало с Аши. Откружил-отпетлял свое, будь здоров!
– И что… что потом?
– Потом? Ну, потом кой-чего и стал уже понимать.
– Расскажи?
– А тебе-то оно на кой?
– Как «на кой»? Не узнаю - места же сам себе не найду!
– Э, такое «потом», как у Аши чтобы - ни к чему оно тебе будет. Свое искать надобно, понимаешь ведь.
– Это ясно, но, Аши, все-таки!
– Все-таки? Все-таки есть оно, «потом»-то это. Завсегда есть. И, коли не бросишь - так сыщется непременно. Вот это уж ты и знай.
У Мичи к горлу подкатил комок, и он изо всех сил пытался с ним справиться. Тонкая, чувствительная сторона его натуры не была предназначена для посторонних глаз: он быстро вернул своему лицу привычное выражение усталого добродушия, пополам со слегка насмешливым безразличием - видали мы, мол, эти виды - и вдруг со всей очевидностью понял, насколько маска эта, верой и правдой служившая ему там, на воде, была не уместна здесь, рядом с Аши, после только что выпитой на двоих ойи сплетения судеб.
– Ты, Мичи, это - пока на веслах не оказался, кой-чего, похоже, в жизни-то перепробовал?
– Ну, было дело…
– А теперь сшибаешь, стало быть, медячок-другой, да и думаешь, как бы наладить все, чтобы в радость было?
– Так и есть, конечно.
– А и сколько ни думай, все никак же получше себе занятия не отыщешь?
– Точно так.
– Тогда вот чего тебе Аши скажет - а уж ты того, поразмысли. Сам вот как полагаешь, случайно оно так вышло?
– Случайно? Не знаю. Так уж, вроде бы, повернулось. Кто бы меру лет мне назад сказал - вот, мол, Мичи, быть тебе вольным такке - да я в жизни бы не поверил! Последнее, если честно, о чем бы подумал. Такке - настоящие, то есть, они, ну… сам же знаешь - другие они какие-то. Получается, правда я здесь - случайно. До поры, пока получше дела не подвернется.
– Случайно, значит. Ну вот ты, пока ойу пил - о самом себе, скажи, чего понял-то? Самого главного, что уж там ни на есть?
Мичи задумался. Несколько раз он уже совсем было собирался что-то сказать, но тут же останавливался, качал головой, думал еще, но так и не мог подобрать подходящих слов.
– Сложно все, Аши. Вижу, вроде бы, ясно… а словами - ну никак… Как ни пытаюсь - для меня самого в этом смысл есть, а вслух сказать - не понятно же ничего.
– А, так и должно быть. Ойа же. Потому и не говорят потом - ведь не то, чтобы запрещал кто. Просто - вот поди же ты, объясни. А и не стесняйся, как видел - так и скажи. Аши-то можно уж.
Мичи, наконец, решился:
– Ладно. В общем, тут много всего, но суть такая: я - вроде корабля такого, который ни к одному порту не приписан. Нигде надолго не могу задержаться. Как будто и живу только в море: от одного берега отплыл, к другому еще не пристал. И вот тут-то мне самое место и есть. А берега, они зовут: давай, Мичи, сюда! И я вот не просто так посреди моря болтаюсь, а вроде как по делу иду - как если и правда, очень нужно мне было к берегу. Только… не мне это, а скорее, берегу самому нужно - чтобы доплыл я. А мне - чтобы волны только, и брызги, и паруса под ветром - и все. Но просто так ведь - нельзя, нужен, не знаю… повод какой-то. Чтобы было куда плыть. Только это куда - как раз не самое важное. Как-то так. Уфф… чепуха какая-то получается...
Аши смотрел на него, со своей добродушной хитринкой в глазах - и явно был на шаг впереди.
– А вот представь: идешь ты, это, по Середине. И тут, значит - Аши! Рукой махнул, в лодку сел к тебе, говорит: а свези-ка ты меня к Северному. Повезешь?
– Повезу. Четверть меры медью - и всех делов.
– И вот, стало быть, подходим к Северному, уже и потрохами рыбьими завоняло, а тут тебе Аши - раз: поворачивай, мол, пойдем с тобой на Хиобе.
– Да туда же идти пол-дня! Нет, ну так посмотреть - почему бы и не сходить? Обойдется только дороговато - меньше кошти туда перевозчика не найти.
Аши откровенно уже посмеивался:
– Ладно, ладно. Идем это мы с тобой на Хиобе, дошли до… чего там, на полпути-то? Ну, пусть до ойаны этой, которая на Урсиа. Тут-то, значит, Аши и говорит: а причаль-ка, знаешь ли, прямо здесь. Восемь медяков тебе отсчитал, все по-честному, значит, да своей дорогой-то и пошел. Не поплыл, стало быть, на Хиобе. Остался. Что скажешь?
– Ну, а мне-то что? Остался себе, и остался. Можно подумать, так уж мне сдался Хиобе этот! Я бы, кстати, от Урсиа себе потом подобрал кого - не порожняком же к Середине идти. Получается - ходу меньше, а денег больше. Да и места там, кстати сказать, чудесные! Идешь себе, по сторонам поглядываешь - а кругом все башенки, садики, мостики их воздушные, одно удовольствие…
– Значит ты, говоришь, случайно себе занятие выбрал?
До Мичи, кажется, стало доходить, к чему клонит Аши:
– То есть… Нет, подожди… Хочешь сказать, что…
– Чего Аши не скажет, так это что такке - судьба тебе. Но!
Это «но» его прозвучало первой тяжелой каплей большого дождя. За нею - внезапно, как летний ливень - на Мичи обрушилось понимание. Он чувствовал такую чистоту, свободу и легкость, словно дождь этот и правда начисто смыл груз тяготивших его мыслей, положив конец привычной уже беспросветности. Под слоем пыли и грязи вдруг обнаружилась незаконченная, но полная понемногу проявляющегося смысла картина его жизни: удивительная мозаика, складывать которую, кусочек за кусочком, всегда и было любимым его занятием. Пока он не начал постепенно терять себя в однообразной, затягивающей повседневности. Пока не начал превращаться в такке - и это тревожило его, тревожило сильно: он все еще способен был осознавать, что медленно соскальзывает куда-то, где вовсе не хотел оказаться - и не знал, как остановиться, не умел найти выход.
Первые деньги на воде приходили легко: стоило лишь остановиться на взмах руки, поработать немного веслами. Это казалось делом настолько простым, что Мичи, всегда умеющий найти доброе применение лишней монетке, искренне радовался возможности перехватить таковую, от случая к случаю. Даже когда он обнаружил, что нехитрое это ремесло вполне способно его прокормить - стоит только уделить ему больше времени - он все же долго не допускал и мысли, что перевозка могла бы стать постоянным его занятием. Рожденный - в этом он не сомневался - для чего-то совершенно иного, он обдумывал дальнейшую свою судьбу, присматривался, пробовал свои силы. С какой-то все более пугавшей его неизбежностью, однако, он снова оказывался в собственной лодке, высматривая, не махнут ли ладонью с берега - отчего-то всякий раз выходило так, что занятие такке, в сравнении с прочими, приносило ему куда больше звонкого серебра - и куда меньше досады и раздражения. Это вовсе не было хорошо - скорее, не настолько плохо, как все остальное. Он негодовал на себя, зная, что способен на большее, и относя неспособность вырваться из замкнутого круга исключительно на счет собственной лени и глупости - но дело, как становилось ему ясно только теперь, было совсем в другом. Он искал занятие, которое бы ему соответствовало - но проблема заключалась в том, что ремесло такке и соответствовало ему, подлинной его природе, самой основе его существа. Впервые - с тех самых пор, как перестал радоваться случайно заработанному на воде медяку, и принялся, можно сказать, загребать их веслами - он подумал о теперешнем своем способе добывать средства на жизнь с благодарностью и теплотой. Напряжение, скопившееся в нем, таяло, исчезало бесследно. То, что казалось ему неразрешимой проблемой, оказалось крепким, устойчивым и надежным основанием его жизни; положение дел, из которого он искал выхода, само по себе было выходом: способом, позволявшим тому, что виделось и понималось сейчас как внутренняя его структура, абстрактная суть, проявлять себя в мире вещей и слов.