Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
случалось не раз, что горожан похищали из дому и увола-
кивали в горы или убивали палашом на улице родного го-
рода. Страшило девушку и то, что отец так настойчиво
предлагает ей в мужья Смита, о чьем недостойном пове-
дении в день святого Валентина уже дошел до нее слух и на
чьи домогательства, даже останься он чист в ее глазах, она
не смела склониться, пока помнила угрозу Рэморни обру-
шить месть на ее отца. Она думала об этих разных опас-
ностях с глубоким страхом и крепнущим желанием ук-
рыться от них и от себя самой в стенах монастыря, но не
видела возможности получить на то согласие отца, хотя
ничто другое не могло ей дать защиту и покой.
Впрочем, мы не обнаружили бы в ходе ее мыслей
прямого сожаления о том, что всем этим опасностям она
подвергается потому, что прослыла пертской красавицей.
И в этом мы вправе усмотреть черту, показывающую, что
Кэтрин не была таким уж совершенным ангелом, как, мо-
жет быть, еще и в том, что, несмотря на все провинности
Генри Смита, действительные или мнимые, сердце ее би-
лось чаще, когда ей вспоминался рассвет Валентинова дня.
ГЛАВА XV
Чтоб душу ввергло то питье
Истерзанную в забытье!
«Берта»
Мы раскрыли тайны исповеди, не укроет от нас своих
тайн и спальня больного. В полумраке комнаты, где запах
мазей и микстур выдавал, что здесь применил свое искус-
ство лекарь, лежал на кровати, запахнувшись в ночной
халат, высокий худой человек и от боли хмурил лоб, меж
тем как тысяча страстей клокотали в его груди. В комнате
каждый предмет говорил о богатстве и расточительности.
Хенбейн Двайнинг, аптекарь, как видно приглашенный
пользовать страждущего, скользил из угла в угол своей
профессиональной кошачьей поступью, составляя лекар-
ства и подготовляя все необходимое для перевязки. Раза
два больной застонал, и лекарь, подойдя к кровати, спро-
сил, на что указывают эти стопы – на телесную ли скорбь
или на боль души.
– На обе сразу, подлый отравитель, – сказал сэр Джон
Рэморни, – и на то, что мне опротивело твое гнусное при-
сутствие.
– Если все дело только в этом, я могу, сэр рыцарь, из-
бавить вашу милость от одной из бед и немедленно уйти в
другое место. В наши беспокойные времена, имей я хоть
двадцать рук вместо этих двух бедных прислужниц моего
ремесла, – он раскрыл свои тощие ладони, – мне при ны-
нешних непрестанных, раздорах хватило бы дела на все
двадцать – высоко ценимого дела, такого, что кроны и
благословения сыпались бы на меня, стремясь наперебой
щедрей оплатить мою службу, а вы, сэр Джон, срываете
злобу на своем враче, когда гневаться вам надо бы только
на того, кто нанес вам рану.
– Мерзавец, ниже моего достоинства отвечать тебе! –
сказал пациент. – Но твой зловредный язык каждым словом
наносит раны, которых не залечить никакими аравийскими
бальзамами.
– Сэр Джон, я вас не понимаю, но если вы станете и
впредь давать волю бурным припадкам ярости, непре-
менным следствием будут жар и воспаление.
– Так зачем же ты, как будто назло, стараешься каждым
словом разжечь во мне кровь? Зачем ты упомянул, что твоя
недостойная особа могла бы располагать и лишними ру-
ками сверх тех, что ей отпущены природой, в то время как
я, рыцарь и джентльмен, лежу увечным калекой?
– Сэр Джон, – возразил лекарь, – я не духовное лицо и
даже не слишком крепко верю во многое из того, о чем
толкуют нам священники. И все же я могу вам напомнить,
что с вами еще обошлись по-божески: ведь если бы удар,
причинивший вам увечье, пришелся, как был нацелен, по
шее, он бы снес вам голову с плеч, а не отсек менее важный
член вашего тела.
– Я жалею, Двайнинг… да, жалею, что удар не попал
куда следовало. Мне тогда не довелось бы увидеть, как
тонко сотканную паутину моей политики разорвала грубая
сила пьяного мужлана. Я не остался бы в живых, чтобы
видеть коней, на которых не смогу больше скакать, арену
турнира, на которую больше не смею выйти, блеск, кото-
рым мне больше не щеголять, бои, в которых мне уже не
сражаться! Одержимый мужским стремлением к власти и
борьбе, я должен буду занять место среди женщин, даже и
теми презираемый, как жалкий, бессильный калека, ли-
шенный права домогаться их любви.
– Пусть все это так, но я позволю себе напомнить вашей
милости, – начал Двайнинг, все еще занимаясь подготовкой
к перевязке раны, – что глаза, которых вы едва не лишились
вместе с головой, теперь, когда они при вас, обещают по-
дарить вам утеху, какой не доставят ни услады честолюбия,
ни победа на турнире или в битве, ни женская любовь.
– Должно быть, мой ум отупел – я не могу уловить, к
чему ты клонишь, лекарь, – ответил Рэморни. – Каким же
бесценным зрелищем предстоит мне услаждаться, потер-