Первостепь
Шрифт:
Но волки пробежали уже сквозь небесное стойбище, достигли чума тутошнего шамана, стучатся. Вошли. Стали обратно самими собой. Кланяются все трое.
Здешний шаман неприветлив. Насупил сросшиеся брови. Долго молчит. Гости снова почтительно кланяются, душа Еохора, приложив руку к сердцу, возносит хвалу небесным людям и особенно их могущественному шаману.
Небесный шаман смягчается. Перестаёт хмурить брови. Но отвечает всё равно с раздражением:
– Зачастил к нам Еохор. Опять у него неприятности.
– Да, Великий Ведун. Ищем душу Увёртливого Ужа. Отдай нам её.
– Иди и возьми, если сможешь, – смеётся Великий Ведун, и слова его дышат презрением.
– Но где искать её, Великий Ведун? Подскажи, – просит Еохор. Небесный шаман словно бы поворачивается к нему спиной, говорит совсем в другую сторону, непонятно кому:
– Неприятности у земного шамана. Разве не знает?
Еохор знает. Догадывается. Но он знает также и тайное имя своего небесного верховода и, если понадобится, сумеет за себя постоять. Только он не хочет драки. И здешний шаман тоже не хочет, не в его интересах нарушать равновесие. Еохор проглотил уже его презрение, теперь тутошний может сказать:
– Ищи в Красном стойбище обескровленных. Твои проводники отыщут с их нюхом. Но спрячься получше. Тебя караулят твои мертвяки.
Небесный шаман становится непроницаемым. И поспешные благодарности его больше не ублажат. Еохор должен немедленно уходить. И он поспешно уходит. Но он принял к сведению предупреждение и будет теперь поосторожнее. Больше не станет он волком, из чума небесного шамана выходят трое ничем не приметных людей, обычных жителей Верхнего мира – кто может их в чём-нибудь заподозрить?.. Однако им нужно пройти мимо двоих, и один из этих двоих держит копьё, а второй чрезмерно рассержен. Он морщит лицо и злобно принюхивается, с подозрением глядит на троих незнакомцев, и когда струхнувшему Еохору уже кажется, что беда миновала, Высунутый Язык наставляет корявый палец ему в спину:
– Проткни эту падаль, Чёрный Мамонт! От неё смердит львиной мочой, разве не чуешь?
Еохор испуганно оборачивается и растопыренной ладонью пытается защититься от нацеленного копья:
– Не делай этого, Чёрный Мамонт!.. Здесь твой друг. И он знает, чего ты желаешь, – лопочет Еохор, а это и есть роковая ошибка. Высунутый Язык узнал его голос и гибкой кошкой прыгает на него, вцепляется руками в волосы, кусает зубами грудь. С его разъярённых губ стекает ядовитая слюна. Чёрный Мамонт сбрасывает оцепенение и, наконец, метает копьё. Копьё пронзает Высунутого Языка, и неуёмная свирепость сменяется поникшим удивлением. Слюна всё ещё капает из перекошенного рта, но руки уже держат воздух, кривые пальцы разжались, глаза глядят в пустоту.
Два верных духа подхватили обвисшую душу Еохора, стремительно поволокли в туман. Чёрный Мамонт очумело смотрит им вслед и всё ещё пробует что-то понять. Высунутый Язык выдернул из себя копьё, да уже поздно.
Нет никакого покоя и здесь. Всюду одно и то же. Одно и то же.
****
Зима – это время, когда можно вволю поспать. Старейшина Посылающий Огонь уже прокричал на краю стойбища приветствия солнцу, встречая утреннюю зарю, а Режущий Бивень всё ещё нежится под кипой тёплых шкур. Ещё одна ночь пробежала, ничего с ним не случилось плохого, вот только сна он не помнит. Значит, день будет непутёвым, и некуда торопиться. Возможно, завтра уже они отправятся к горным братьям, если будут на то приметы, указания духов, и если выяснится, наконец, доподлинно участь Увёртливого Ужа.
Принялись за свои шумные игры дети. Женщины сварливо готовят утреннюю еду. Стойбище загудело, как гнездо пчёл, а внутри чума Режущего Бивня царит всё та же тишина. Словно дремучий старик там поселился, а не охотник в полном соку.
Но встаёт в конце концов и ленивый охотник, вылазит из-под своих тяжёлых шкур. Ночь почти стёрла из памяти вчерашние события; то, что было вчера, уже далеко. Новый день – новая пища. Режущий Бивень хочет немного подрезать спереди волосы, потому что давно уже лезут в глаза, но никак не может найти острый бритвенный нож. Поиски в полутьме не приносят успеха, тогда охотник откидывает полог жилища, впуская внутрь свежий утренний свет, но и теперь бритвенного ножа нигде не видно.
Он выходит из чума, чтоб протереть лицо снегом, прочистить глаза от непамятного сна. Наверное, многие с неодобрением глядят на него, на лежебоку, думают, что он опустился, отбился от рук без жены, обомшел. Но он не желает долго об этом переживать. Также как и не хочет он завтракать. Просто в полуденную зарю приготовит сытный обед из сушёного мяса и на весь день вперёд наестся. А сейчас ему нужен бритвенный нож, длинная узкая полоска полупрозрачного кремня с удобной деревянной ручкой. Где же она?
Он возвращается в чум, чтобы дальше искать, но заранее знает, что ничего не найдёт. Протирая лицо, он протёр пелену перед глазами и, наконец, сообразил, что неведомому врагу показалось недостаточно его следа, враг украл его бритвенный нож с прилипшими волосинками, и теперь он полностью, с потрохами, у того в кулаке. Всё, что захочет, может сделать с ним враг, а ему совсем нечего противопоставить.
Он ещё роется в ворохе шкур, оглядывает снова и снова земляной пол, проверяет подвешенное на стенах – но это делает уже и не он, это руки его вытворяют, глаза; он же пытается усмирить ярость. Её огненные языки порывистым пламенем поглощают все его внутренности. И это только вредит. Чем больше в нём ярости, тем сильнее он уязвим, тем хуже для него. Он это хорошо понимает – но что он может поделать, когда руки трясутся от злости, а губы закушены в кровь. Он готов двинуть ногой стойку чума и обвалить, переломить – либо её, либо ногу, только что-нибудь переломить. Но переломить необходимо бесплодную ярость. Смачно сплюнув с досады, он больше не ищет, дрожащие руки обхватывают тугим кольцом звенящую голову – теперь она не лопнет. Нет больше в ней лишних мыслей. Только глухие толчки: бум-бум-бум. Пускай глаголет сердце.
В наступившей тишине, серой и безвидной, вдруг яркими узорами расцветает сегодняшний сон. Вовсе его не забыл Режущий Бивень, как можно такое забыть! Он был маленьким мальчиком, маленьким-маленьким розовым мальчиком, только что вышедшим из материнского лона. На крепких руках отец поднимал его высоко вверх навстречу восходящему солнцу. Отец торжественно говорил: «Смотри! Смотри! Это всё передаём тебе. Эту бескрайнюю степь, это бездонное небо с алой полоской зари, этот ласковый ветерок. Все эти пахучие травы, все радостные цветы и доверчивые просыпающиеся деревца. Всех этих неисчислимых зверей, бредущих по своим делам, всех этих восторженных птиц, чьи звонкие голоса наполнили синеву. Это твоё, счастливый малыш! Бери это всё! Бери!»
Так говорил отец в сегодняшнем сне. А он, маленький-маленький мальчик, дословно запоминал, чтобы когда-нибудь передать уже своему сыну. Ведь через одно лето та, кто зовётся сейчас Маковым Лепестком, обязательно родит ему сына, и тогда он непременно произнесёт на солнцевосходе эти же самые слова… Но сначала он должен выжить. И расправиться с неведомым врагом. Только холодное сердце может его спасти. Холодное сердце и твёрдая воля.
Он берёт с собой Лук и стрелы и долго размышляет, брать ли также копьё. Решает не брать. Он снарядился на лёгкую охоту, но направляется поначалу к шаману, потому что его охота начнётся там, на закатной стороне стойбища, на отшибе у кладбища.