Песнь о наместнике Лита. Тревожное время
Шрифт:
– Снимите перчатку. Вы что, так и спали?
– Да, эр Рокэ. С меня сняли только сапоги, - сквозь зубы отозвался юноша, пытаясь стянуть натянутый на распухшую руку кусок темной кожи.
– Об этом уточните у ваших слуг. Ай!
– Ладно, потом разберемся, - с этими словами Алва надавил на плечи болезненно стонущего оруженосца, усаживая в кресло.
– Кладите руку на стол.
Одна часть сознания подсказывала, что Кэналлийский Ворон все-таки не будет отпиливать ему руку красивым стилетом, но другая просто вопила от ужаса, не желая внимать здравому смыслу первой. И на всякий случай
– Окделлы, конечно, упрямы и глупы, но чтоб заткнуть за пояс своего отца - это умудриться надо.
Вместо ответа Ричард скрипнул зубами и с силой пнул Алву по голени, но ногу воронья защитил сапог. Жаль. Конечно, следовало бы держаться спокойнее, но просто так закрыть глаза на злобное упоминание отца он не имел права, хоть Эгмонт и не являлся самым лучшим человеком рода Окделлов. Потому что говорить плохие слова о покойниках - неэтично, низко и грязно.
Ворон замер и, не мигая, посмотрел на Ричарда, но тот успел в Лаик натренироваться на игры в гляделки с Арамоной, и не испытал ничего даже близко похожего на растерянность. Лишь холодную злость изрядно уставшего морально человека. Его сейчас обзовут неблагодарной свиньей, выкинут за шиворот из дома, и будут позже рассказывать эту историю, словно какой-нибудь бородатый анекдот, в котором Ричард Окделл выступит в роли отпетого негодяя, посмевшего поднять руку, а точнее ногу на своего благодетеля.
Нет! Ричард не считал себя полностью правым, но подумал, что пинок подействует на Алву лучше, чем громкие и пустые слова из окделльского горла. Они даже бы не задели Рокэ и были бы отражены щитом издевок, а потому юноша решился на такой быстрый шаг.
Ничего этого Ворон делать не стал, лишь забыл о его руке и отступил на шаг назад.
– Что это было, юноша?
– Я полагаю, достойный ответ на ваши слова, поскольку слова других вы не слышите, а если и слышите, то не понимаете. Или понимаете превратно и делаете объектом насмешек. Что касается меня, я, несмотря на молодой возраст, имею определенные принципы.
– Ну конечно, - тонкие губы тронула ядовитая усмешка.
– Истинный Человек Чести всегда рад показать свой поганый характер.
– Дело не в этом, - здоровой рукой отмахнулся Ричард.
– Во-первых, я даже после принятия душой абвениатства, считаю, что о покойниках этично и достойно дворянина либо говорить хорошие слова, либо скромно молчать.
– А во-вторых?
– рыкнул Алва. Великий полководец Золотых Земель отчаянно не желал расставаться со званием первого грубияна Олларии, и теперь в его глазах метались злые синие огни.
– Думаете, если выросли буквально в монастыре, то самый добрый и милосердный?
– Во-вторых, - сохранять необходимое спокойствие мешала пульсирующая боль в руке, - говоря про Человека Чести, вы оскорбили самого себя. Конечно, возможно, что к чужим оскорблениям вы привыкли, но так сильно опорочить собственное имя самостоятельно - это умудриться надо.
Несколько секунд Рокэ ошалело молчал, совсем не готовый к позорному словесному поражению
– Молчание, эр Рокэ, это золото, а слово - серебро. Увы, из нас двоих золотом на гербе владею лишь я, поэтому решил, что прибегать в ответ на ваше оскорбление к чужому драгоценному металлу - не очень красиво.
– И что с того?
– уже более спокойным голосом задал вопрос Алва, вновь склонившись над рукой оруженосца.
Значит, выкидывать за шиворот его, как грязного нашкодившего поросенка, пока не будут. Это уже радовало.
– А то, что вы говорите что-нибудь, очень остроумное на ваш взгляд, и не задумываетесь о том, каково это слушать остальным. Унижаете зависимых от вас людей, за исключением ваших родных кэналлийцев, в том числе женщин и тех, кто называет себя настоящими Людьми Чести. Я не спорю, последние немного заблуждаются, но...
– Ладно, юноша, я понял, что вы умеете хорошо и складно говорить, - небрежно сказал Алва, и Ричард понял, что тот злится.
– Вам лучше воздержаться от объяснений моей неправоты, или выбрать другое время. Я сейчас далек от адекватного состояния.
«Оно и видно, должно быть саккоттовый порошок нюхал», - грустно подумал Ричард, но о заключенной с Алвой сделке почему-то не пожалел. Наверное, не осталось для этого сил, да и здравый смысл куда-то утопал, горестно вздыхая.
– Давно это у вас?
– Со вчерашней ночи.
– И настолько загноилось? Не верю.
Ричард закатил глаза.
– Укусила крыса. В поместье Лаик. Я прижег рану ножиком, потому что обработать и перевязать было нечем. Вы можете научить меня основам медицины?
– Потом, - коротко ответил Ворон, вставая.
Он извлек из шкафа черного дерева прозрачную бутыль и эмалевый кубок, плеснул в него будто бы воду, но юноша жаждой не мучился, значит что-то, способное унять боль.
– Вот, - Алва поставил кубок перед ним.
– Пей и до дна.
Такое «тыканье» Ричарду не понравилось еще больше, но что взять с бедняжки Ворона, если он под действием наркотика и возможно сейчас опасен? Оставалось только глотнуть, поперхнуться, смахнуть здоровой рукой слезы с глаз, закашляться снова от невыносимого жжения в глотке. Юношу охватил сильный жар, зато уменьшилась боль. Потолок и стены отчего-то задрожали. Просто потрясающе - так вот и спиваются в молодости.
– Закройте глаза, - велел Алва, видимо, вспомнив простейшие правила этикета.
– Захотите кричать - кричите, но давайте больше без пинков, а то я порежу вам что-нибудь не то.
– Угу...
– простонал Ричард несчастным голосом. И сразу же взвыл.
– Ааааааыыыы!
Сознание заволокло сероватым туманом, с грешным подлунным миром Дикона соединяла только острая боль в несчастной руке, и вот, наконец, в нос ударил не самый приятный, но отрезвляющий запах. Придя в себя и похлопав глазами, Ричард обнаружил свою руку покоившейся на столе, но уже обработанную и забинтованную, а также почти полностью минувшую боль.
– Вот и все. Завтра придется сменить повязку, к вам придет лекарь.