Песни и сказания о Разине и Пугачеве

Автор неизвестен

Вот с такими-то, братцы, нехорошими мыслями казачок и воротился назад; воротился, да и попал, как кур во щи: тем временем и Стенька воротился с своими молодцами в стан. Лишь только казачок вышел из бударки, его сцапали два разбойника. Они издали еще его увидали и караулили у берега в камыше. Сцапали доброго молодца, вырвали у него из рук винтовку, распетлили голубчика, да и повели к атаману, к самому князю боярину, как величали разбойники Стеньку. Дотолева казачок был напорядках вы-пимши, а тут, как увидал вокруг себя с десяток харь, одна другой страшней, с мушкетонами да с безменными шишками в руках, так куда у голубчика и хмель девался, словно и не нюхал горького; протрезвился, индо в лихоманку бедненького кинуло.

Стенька сидел на

богатейшем персидском ковре около шатра и потягивал из серебряного ковша — кизлярку. «Этот, что ли?» — спросил он тихонько девицу и указал на казака.

Она кивнула головой. Значит, она рассказала, что у нее был в гостях яицкий казак. «Милости просим, — сказал Разин казаку. — Садись, гость будешь. Пустите его», — сказал он разбойникам.

И ослободили разбойники казака. Но казак с умом-разумом не соберется, едва дух переводит и олова вымолвить не может. Он ждал, вот как хватят его по голове обухом, а тут слышит ласковые речи. Казак только поклонился. «Да что ты, немой, что ли, что ничего не говоришь? — спросил Разин и сам захохотал. — Аль язык у тебя ушел в пятки?»

Казачок опять поклонился, да уж кое-как, с запинкой, проговорил: «По имени звать твою милость знаю, а как величать тебя, доброго молодца, по батюшки, — хоть зарежь, не знаю..» — «Вот оно как, — говорит Стенька, а сам смеется, — в глазах-то со мной и отчество спонадобилось, а за глазами-то, чай, и именем не назовут. Так ли?» — «За других — не ответчик», говорит казак.

«Ладно, ладно, — говорит Разин. — А скажи-ка мне: зачем твоя милость сюда опять пожаловала? Разве не знаешь, что от меня одна дорога — к чертям на кулички?.»

Казачок только было собрался с духом, а тут опять перепугался. Однако отудобил и пустился на хитрости, словно башкирец, которого в краже поймают. «Был я давеча, — говорит казак, — у твоей милости в шатре, ел хлеб-соль твою, вино твое, а самого тебя не видал, за угощенье «спасибо» не сказал: так совестно стало, вот я и воротился за тем, чтобы милости твоей честь отдать..» — «Ого! — говорит Стенька, а сам, бестия, смеется. — Да ты, вижу, продувная каналья: складно поешь, только не выносишь, и хитришь хоть куда, вчередь схитрить так моему Анкудинке, а он ведь из московских приказных. Такого молодца, как ты, и губить кое-как жалко. Так и быть, велю расстрелять тебя, доброго молодца, на славу, из десяти иль из двадцати мушкетонов, чтоб на том свете помнил. Доволен ли?» — говорит Разин, а сам смотрит на казака, да и хохочет во все горло.

Казака дрожь пробрала. Он слышит, как позади защелкали курки. Однако видит, что* Разин и говорит и смеётся. «Може он, потехи ради, только стращает, — думает казак.—

Дай, — думает казак, — всю правду скажу». — «Есть когда на правду пошло, так слушай, Степан, по прозванью Разин, — говорит казак, а сам бодрится. — Ты, говорит, казнишь, да и милуешь, а я скажу тебе правду-истину, по-крайности будешь знать, что казак не любит врать. Воротился я сюда не за тем, чтобы персону твою видеть, — ее хоть бы век не видать; и не за тем, чтобы за хлеб-соль тебя благодарить, — хлеб-соль твоя не куплена, не трудами добыта; а за тем, чтобы боченок е кизляркой увезти. Вот за чем я воротился». — «Ну, а насчет ее, — сказал Разин и кивнул на девицу, — ну, насчет ее-то что скажешь? Чай, тоже думал поживиться, а? Говори, да правду говори. Смотри! — баловать не люблю». — «Чтотаить, — сказал казак. — Был грех, лукавый попутал, и на нее подумал. Да вот, как видишь, и попался, словно сом-блудник на самоловик. Теперича я в твоих руках. Хошь — казни, хошь — на волю пусти: твоя власть. Казнишь — не буду плакать, отпустишь — спасибо скажу».

«Люблю таких молодцов, что ответ держать

умеют! — сказал Разин и хлопнул казака по

плечу. — Тебе давеча бы, спервоначала, это сказать, так у нас и речей бы об этом никаких не было! Давай-ка выпьем!»

И выпили они по ковшу-другому кизлярки.

«Ее (сиречь девицу^то, заметил слепой рассказчик), ее, — говорит Разин, — никому ни

за какие тысячи не уступлю, за нее, говорит, самого чорта в бараний рог соту. А другой кто и не суйся лучше: всякого иного в лапшу искрошу, в муку измелю… Вот что! Слышишь? Ну, насчет кизлярки статья иная, так и быть, куда ни шло, уступлю для такого дорогого гостя, как ты, полковника: ты мне понравился. Только тут есть небольшая задёба. Давеча один из моих молодцов, вот этот, — Стенька указал на одного рослого разбойника, — вот этот хвалился, что в ста саженях попадет из винтовки в грош. За это я обещал на — его пай полбоченка водки, однако — с уговором: если не попадет, как следовал, в цель, то заместо водки сто- линьков горячих в спину, чтобы не хвастался понапрасну. Поспорь с ним, есть когда надеешься на свое молодечество, — говорит Стенька казаку. — Есть когда убьешь в цель лучше его, то кизлярка твоя, а есть когда нет, — не прогневайся: сто линьков в спину… Такой обычай: люблю за дело только награждать!»

Казак подумал и сказал: «Не берусь, что лучше его убью: кто знает, он може важный стрелок; а берусь, что не хуже его убью».

«Хорошо, согласен», — оказал Разин и велел устроить цель.

Отмерили двести шагов, поставили «на шесть» и к ней прилепили грош.

Первый выстрелил разбойник и попал в доску около самого гроша, но гроша не задел.

«Гм! Не велика важность, — проговорил казак, — этак-то та мы, пожалуй, потрафим».

Вот после разбойника выстрелил и казак из своей винтовки, и попал в саму середку гроша; индо грош-то врезался в доску.

«Ай-; да молодец, — сказал Разин. — Ну-ка еще!»

Еще выстрелили по разу. Разбойник со злости трясся, и в доску-то не попал, не токма-что в грош.

«Ну, дружище, — сказал казак разбойнику, — видно, у тебя двойная кожа, коли не умеешь стрелять, а идешь на спор».

Казак был уже тово на порядках пьян: он позабыл, где он; думает, что он у себя на форпосте с товарищами, поэтому и разговорился.

Выстрелил и казак вдругорядь, и влепил опять в грош, индо перегнул его.

«Баста, твоя кизлярка, — сказал Разин казаку и велел из большого бочонка нацедить в другой, поменьше. — А тебе, — сказал он разбойнику, — на три дня винной порции нет, а заме-сто того сто линьков в спину: осрамил, — говорит, — ты и себя и нас».

Опосля того Разин и казак еще выпили малую толику водочки, и казак в добром здоровье уехал от ласкового хозяина восвояси. На прощанье Разин и говорит казаку, а сам, бестия, подмигивает и улыбается:

«Може, увидимся когда-нибудь: я к вашим хочу — толкнуться. Примете, что ли?»

«Но знаю. Как «войско» захочет», — сказал казак и потупился в землю, а сам думает про себя: «Сунься-ка, приятель, — зуб скусишь».

10

РАССКАЗЫ О РАЗИНЕ— СТРАДАЛЬЦЕ И ГРЕШНИКЕ

46

— Давненько, — а как давненько, признаться, не умею сказать, запамятовал, — довелось мне разговаривать, вот этак, как теперича с вами, довелось, говорю, разговаривать с одним отставным солдатиком, и он рассказывал мне вот какие вещи. Служил он, этот солдатик, на своем веку в матросах и (был, на безвестных кораблях. А знаете ли вы, что такое «безвестные» корабли? — спросил слепой слушателей.

Ответ был отрицательный. Каждый из казачат, разумеется, имел общее понятие о корабле, но без всяких' прилагательных, а просто как о (Судне, на котором плавают по водам. Но что такое «безвестный» корабль, — вот это было для каждого ид них новостью. Слепой пустился объяснять.

— «Безвестный» корабль значит… — начал было старик, но объяснение его не ладилось: на слове «значит» старик запнулся; за словом этим другого, разумеется, самого главного, не последовало.

Слепой (Стал в затруднение, чего с ним почти никогда не бывало; рассердился слепой, не зная или не умея в коротких словах объяснить значение «безвестного» корабля, на что вызвался сам. Почмокав тубами или, как говорится, «домузюкав» немного и потерев по лбу кулаком, старик сообразил мысли и сызнова приступил к объяснению.