Песни

Клячкин Евгений Исаакович

Ночная песенка

Крошатся в лужах фонари. Знакомый адрес повтори. Застонут доски под ногой, — к другой идешь, совсем к другой (а сам ты разве не другой?). В кармане звякают ключи, ботинок в кухню простучит. Поет пружина на дверях, — Жек-Жек, ты, кажется, дурак (улыбка дрогнет на губах). Пойми нерадостную связь со всем, что хочешь оторвать. Сугроб обнимет твой сапог, — ну как, ты меньше одинок? (Ты вроде сделал все, что мог.) На ленту памяти мотай, потом кому-нибудь отдай, хотя бы — собственной жене, как случай где-то в стороне. («…В чужой, далекой стороне…») 2–3 января 1964

Ночной пейзаж

Июнь. Четвертый час в окне. Все спит. На улице — погода. Поскольку не было захода, то и восхода тоже нет. Я удивляться перестал наличию той странной силы, что в девять с ног меня свалила и

усадила в три за стол. В Смоленке плавают дома. Кусты притемнены искусно… В перечисленьях столько грусти, что впору не сойти с ума. Пока понять мне не дано, которой же из строчек ради в ночном спокойном Ленинграде мое глядит на мир окно. Недвижен воздух в этот час, не разрываемый гудками, и тихо остывают камни, тепло хранящие для нас. Блажен, кто не искал страстей, не зная, что это такое, ни жизнью тихою своей, ни смертью мир не беспокоя. Укрыты Запад и Восток единой бледной пеленою, и низко небо надо мною, и горизонт не так далек. Июнь 1977 — 10 июня 1978

Ночь-обманщица

Л.С.

Не весенняя грязь-распутица, а осенняя ночь-распутница, ах, ночь-обманщица — все напутала: обещала распутать — запутала. А береженого убережет Господь, все пережевано — ну так об чем же спор! Ведь жена пришлет сваху новую, сваху новую — простынь чистую. А простынь чистая — то плаха белая, утюгом-огнем гладко стругана, а пять морщин на ней — то пять морщин на лбу: эх, думал красть коней — ан лежишь в гробу, и поют по тебе ветры в сосенках, а жена во сне дышит песенкой: «Ах, я поверю всему — лишь бы век лежал, а на глаза ему и пятаков не жаль…» А ветерок-озорник где-то ластится — подымает березкино платьице… …Ах, ночь-обманщица — все напутала: обещала распутать — запутала. 25 декабря 1964

«Ночь-обманщица» посвящается Людмиле Семеновой. Стилизация под цыганщину, а по сути — все верно. И то же ощущение риска и раздетости.

1966

Ночью

Открытое письмо в журнал «Огонек»

Вот ночь. Ты на ощупь куришь и дым сметаешь со лба. Сквозь чьи же зубы акульи процежена наша судьба? Эх, здесь бы кого поталантливей, кого-нибудь поострей. Ну, где же вы, суператланты, проплывшие сто морей? И пламенный Евтушенко, создавший шедевр «Фуку», сопит себе где-то за стенкой с юной женой на боку. И Вознесенский Андрюша — а что, ведь правда, Андрюш? Овалы намного лучше любых треугольных груш. И громыхающий Роберт — гражданственности пример, сегодня как будто обмер, как нет его в СССР. Кто умные — те выжидают, куда повернется и как. И лишь дураки вылезают. Вот я, например, дурак. Но сколько же может ночью все длиться и длиться ночь? Михал Сергеич, уж очень мне хочется вам помочь. Рискуя впасть в передержку, не зная, чей «банк», кто — «пас», не заручившись поддержкой широких народных масс, в холодном поту от страха — я выплесну страх до дна, поскольку зло — не абстрактно и есть у него имена. Хватит хныкать, нытики, — пора точить перо! Нету зон вне критики — начнем с Политбюро. Фамилии перебираешь, поскрипывает кровать… Раз ты их не выбираешь, То им на тебя — плевать. Сегодня как будто ясно не всем наплевать, не всем. И это отчасти прекрасно. Но остальные — зачем? А донкихотовым мельницам три века — все нипочем. И крутит, к примеру, Ельцина какой-нибудь Лигачев. А на шатровскую пьесу три рвущихся с поводка и яростно врущих профессора — «уже» это или «пока»? Так что же — вернемся в сказку? В розовый паралич? И с чьей это, кстати, подсказки? Не с вашей, Егор Кузьмич? (А в ответ на пение, как и водится, тихое шипение: «Вседозволенность…») Не спорю — могу ошибаться, не то и не так поднять. Но где она, та информация, чтоб правильно все понять? Щербицкому орден ныне, и вот интересно — за что? За то, что на Украине двойной и тройной застой? Заслуга ль сделать похожей Одессу, сдирая в кровь, к примеру, на Запорожье или на Днепропетровск? Ведь города — как люди: у каждого — свой аромат. Чем больше их, разных, будет, тем ясно — богаче страна. Чернобыль, конечно, не тема — уж это само собой… Чернобыль — это система, на Украине давшая сбой. Ведь

страшно же, если придется и впредь рассуждать вот так: с пожаром — авось обойдется, а вот без отчета — никак. Кунаев, Алиев, Рашидов — где они? Нет как нет! Уж ежели согрешили, то надо держать ответ! А славой себя убаюкивать сумеет любой осел. Если уж власть абсолютная — и отвечай за все! Не по вкусу эти вольности? Прямо — бедствие? Нет, не вседозволенность — всеответственность. Конец 80-х

Ну так что там — о желтой ромашке…

Ну так что там — о желтой ромашке, о минутной печали без слов, о словах — как сухие бумажки, о бумажках на спинах мостов, о мостах — как сведенные руки, о руках — как немые глаза, о глазах — семафорах разлуки… кто-то должен про это сказать. О бумажных корабликах в море и про девочек возле перил… Будет буря… С ней слабый поспорит. Сильный бурю — благословит. 12 января 1966

О гармонии природы

Как румяные оладьи, в небе облака. Ветерок их нежно гладит, треплет за бока. Солнце маслит их лучами, греет на огне. Все в природе чрезвычайно симпатично мне. Гармоничные барашки млеют на лугу. И, естественно, ромашки есть на берегу. Там погадила корова — здесь растет трава. Это подтверждает снова: жизнь — она права. Сыто катят свои воды реки в глубине. Есть гармония в природе, есть она во мне. Январь 1972

Обеденный перерыв

Ботиночки дырявые, от сырости дрожу и пальцами корявыми узоры вывожу о-о-о-ох! да на асфальте. Тихонько дождик сыплется за шиворот ко мне, троллейбус не торопится, а капли на спине о-о-о-ох! уже согрелись. Я сам себя баюкаю — «Хорошенький ты мой, нельзя же все с наукою, шагал бы ты домой о-о-о-ох! с одной из этих!» Но с этой не получится, а дома есть обед. Но дома нет попутчицы, а здесь обеда нет. О-о-о-ох! как надоело! Ох! пришел троллейбус. 21 сентября 1963

«Обеденный перерыв» — это о работниках регулярного рабочего дня, которые живут так близко от работы, что не знают, куда себя деть в обед: то ли пойти домой пообедать, то ли тут в пинг-понг поиграть. Короче, у них есть возможность выбора, и это обстоятельство их сильно мучает… Фишка не получилась. Но я появился.

1978

Объяснение

В-те

«Как много тебе дано! — она мне сказала так, — что сколько ни взять — все равно — для целого это пустяк. А мне так мало дано, — нельзя же все одному: возьму хотя бы одно — тебя у тебя возьму». — А что ж тогда будет мне? — «Чудак, тебе буду я! Ты мой — это как во сне. Как сон — это я твоя». — И ты, значит, будешь мной? А я тогда буду кем? «Ах, глупый ты, глупый мой! А ты тогда будешь всем!» Вы думаете — слова? Я был и землей, и травой, и небом — пусть иногда, — и только не был собой. 14 ноября 1968 — 16 марта 1977

«Объяснение» — песня-диалог. Песня довольно больная. Прожито. Как чувствовалось, так и написалось, а музыки была написана потом, пришла сама. Визбор говорил: «Спой мне ковбойскую…» — «Но у меня же ковбойских совсем нету». — «Ну как же, такой блюзик…» Надо же, ковбойская, — я так не воспринимал ее.

1989

Олененок

Ну что ты, олешек, ну маленький, что ты? Лиловый зрачок настороженно жив, и на отражениях крошечных сосен мое отраженье пугливо дрожит. Дрожат, упираясь, высокие ножки, а нежные ноздри вбирают меня. Не надо бояться, не надо, хороший, — все это когда-то придется принять. Придется поверить, безумно рискуя, и в руки, которые могут дарить, и в губы, которые только целуют. А страх и желание — не разделить. Что делать, малыш, мы похожи немного: я тоже дикарь, непривычный к рукам, мне тоже, себя донеся до порога, последнего шага не сделать никак. И словно решив: если хочет, пусть губит, — как будто в полете над темной водой, он вытянул тело, и влажные губы покорно легли на сухую ладонь. 20–21 октября 1975

Осенние мотивы

В восемь утра — торопливый набат. Кофе кипит быстрее. Блеклые пятна белых рубах под загорелой шеей. Небо спокойное, словно фон, не оставляет тени. Кто-то уверенно и рывком будто очистил стены. Мягкие кольца серых мостов — камень к воде притесан. Верные жены из отпусков заботятся о прическах. Геометрические тела, названные домами, линию держат с угла до угла, четкую, как подрамник. Грузовики выезжают с дач, вздрагивая посудой. В городе взрослых детский плач вновь поселяет утро. В горло ползет сигаретный дым, смешиваясь с ангиной. Предусмотрительные сады желтым кутают спины. 18 августа — октябрь 1966