Песочный принц в каменном городе
Шрифт:
— Хорошо.
У Дома мебели я покрутилась минут пять, когда рядом остановилась иномарка. Я предусмотрительно заглянула в окно и только после этого села в машину.
Матвей выглядел очень уставшим, даже голос был неестественно тихим.
— Давай просто проедемся — потом отвезу тебя, где живешь.
Прозвучало как факт, а не предложение.
— Я в Одессе проездом, — пояснил он, — и раз уж все равно проезжал мимо, решил встретиться. Ты взяла отпуск?
— Да.
— Правильно. Тебе никто не звонил?
— А должен был?
Он
— Когда вернешься в филиал, ни о чем не беспокойся. Андреевны уже не будет, а Леонид и слова не скажет. Он знает, что тебя поддерживают. Кстати, — он достал из бардачка свернутый лист бумаги, — передашь или мне самому завезти?
Я развернула листок — докладная, вверху роспись Матвея: «Ознакомлен».
Как и думала, все знает. Значит, видел и мой автограф.
— Ладно, заеду сам.
Он притормозил, внимательно рассматривая что-то через окно с моей стороны.
— Сходим в кино?
— В кино?
— Почему нет? — Он улыбнулся. — Устал от дороги. Ты же в дом не пригласишь? Идем?
И снова поставил перед фактом, выйдя из машины. Конечно, я могла развернуться и уйти домой, но, во-первых, идти от кинотеатра далековато, а я на босоножках с немилосердными шпильками, во-вторых, уходить от Матвея не хотелось.
Понимать понимала — он мой шеф, женат, я не в его вкусе, если стану поперек дороги — раздавит, не задумываясь, но пока была возможность быть рядом, я ее использовала.
Я осталась на улице на перекур, а Матвей зашел в здание за билетами. Зажигалка тухла от ветра, я развернулась и вдруг… увидела в двух шагах Артема с букетом цветов.
— Что ты… — Он запнулся.
Что я здесь делаю? А что делаешь ты?
Он.
Я.
Кинотеатр тот же.
— Идем? — голос Матвея за спиной.
— Привет! — радостное восклицание рядом с Артемом.
Я повернулась к Матвею, кивнула.
— Да, конечно.
Я смотрела на пляшущие картинки в темном кинозале, но видела ее лицо, моей соперницы, той, которую выбрал Артем. Отросшие черные корни на безжизненных желтых волосах, убитых перекисью, штанишки, которые болтались на ветру из стороны в сторону, лиловая помада — наверное, бабушкина, сейчас такой цвет не моден, коричневый лак на ногтях-обрубках. Я приплюсовала ей чесночный запах изо рта, сама поверила, и даже поморщилась от отвращения.
— Тебе нравится? — зевнув, спросил Матвей.
— Кто? — всполошилась я.
— Фильм.
— Ну…
Я внимательно посмотрела на экран — так сразу и не скажешь.
— Сбежим?
Не дожидаясь ответа, он взял меня за руку, мы встали, а когда протискивались сквозь ряды, я заметила Артема и его девушку. Они смотрели на нас.
Матвей задержался в баре — захотел попкорн, я — снова на улице с сигаретой и едва дымом не поперхнулась, когда увидела его выходящим с Артемом и девушкой с неухоженными волосами.
Не знаю, в ней, как по мне, недостатков масса, но меня упорно раздражали ее крашеные пакли. Позже я так же стану блондинкой и быть может, кто-то и мои волосы назовет паклей, — и в какой-то момент этот кто-то будет недалек от истины, — но пока ничего хуже мне видеть не приходилось.
— Вам тоже фильм не понравился? — Матвей им широко улыбнулся и подошел ко мне. — Прости, что вытянул на это занудство.
— Там было занудство?
— Неужели уснула раньше меня? Я исправлюсь. Похрустим на брудершафт?
Я заметила в его руках две больших коробки попкорна, два шейка и безалкогольное пиво — такое ощущение, что у него было отнюдь не десять пальцев.
Загорелых, длинных… Я поперхнулась дымом и выбросила сигарету.
— Только если без поцелуев.
— Все еще надеешься? — поддразнил он и первым пошел к машине.
Неслыханное самомнение! Я возмутилась, но безропотно пошла следом. Мне хотелось быть сегодня с ним. И с его повышенным самомнением.
Матвей был влюблен в Одессу не меньше моего, а вот знал о ней значительно больше. Он рассказывал об основателе города — Иосифе Паскуале Доминике Де Рибасе, который был итальянцем по рождению, испанцем — по отцу, ирландцем — по матери, или россиянином-славянином — по славным деяниям его, и язык у Матвея ни разу не заплелся, когда он все это перечислял.
Он так же с увлечением рассказывал о памятниках архитектуры, мимо которых мы проезжали, и их создателях. Дворец адмирала Абазии, дворец Шидловского и Нарышкиной, который местные привычно называли «Дворец моряков» — он притормаживал, когда мы проезжали мимо и, рассказывая, следил за моей реакцией.
Не зная, чего он ожидает, я просто кивала и ограничивалась улыбкой. По сути, это я должна была рассказывать ему об Одессе, хотя…
Матвей остановил машину у музея Пушкина, приоткрыл окно, окликнул проходящего мимо молодого человека:
— Простите, вы — одессит?
— А что вы хотели?
— Тест пройден, — улыбнулся Матвей. Одесситы всегда отвечают вопросом на вопрос, и только если им скучно или от усталости, дают точные ответы. — Подскажите, где здесь музей Пушкина?
Молодой человек широко улыбнулся и замахал в ту сторону, откуда мы только что приехали:
— Туда поедешь — не ошибешься.
— Спасибо.
Матвей закрыл окно, обернулся ко мне. Машина не тронулась с места.
— Вообще-то, — заступилась я, — одесситы хорошо знают свой город.
— Да, конечно, — он не стал спорить. — Только мы туда не поедем.
Я рассмеялась.
Ну, что за человек? Ожидаешь, что возмутится, удивится, прибегнет к строгости, а он ограничится улыбкой и все так же спокоен.
Наверное, его жена — счастливый человек, вдруг подумалось.
Мы еще немного покружили по городу, потом я спросила, куда делась усталость от дороги, о которой Матвей упомянул при встрече, и он свернул к морю.
Черноморка — как знак какой-то, вернуться туда, откуда ты начал.