Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Что ж он за нож схватился?
– Перепил, я много в заведении видел. Некоторые, как выпьют, так глаза бычьи и руки в оборот пускают, а иные выпьют и плачут. Всяких видел.
– Ефим из каких мест?
– Из Петергофского уезда.
– Значит, и Николка оттуда?
– Значит, так.
– Деревня, село?
– Из Низино он.
– Шея болит.
– Есть маленько, вот у Ефима уже ничего не болит, – с досадой по—взрослому произнёс Антон, – жалко мне его, за брата он мне был, – и из глаз потекли слезы.
– Ничего, – произнёс посерьёзневшим голосом Путилин, – сам—то жив, и, Слава Богу. А Николку
Когда увела сиделка Антона, помощник пристава произнёс:
– По чести говоря, я сомневался в нашем предприятии. Я же видел, в каком состоянии везли мальчишку в больницу.
– Я тоже.
Ротмистр удивлённо посмотрел на Ивана Дмитриевича. Он никогда не замечал за Путилиным такого чувства, как сомнение.
Глава двадцать вторая. Пустая…
Идя по коридору, Путилин застёгивал пальто.
– Григорий Михайлович, посылайте полицейских участка для ареста этого Николки.
– Но… – хотел вставить ротмистр.
– Нет, нет, – возразил Иван Дмитриевич, – вы раскрыли это дело. Поэтому я не вправе присваивать ваши лавры.
Помощник пристава с нескрываемым удовольствием улыбнулся. Раскрыть дело в один день и без участия сыскной полиции, большая удача и при том в отсутствие начальника. Может, наконец, недостижимая должность пристава какой—либо, хотя бы самой захудалой, части улыбнется ему.
Ротмистр промолчал.
– Позвольте откланяться, распорядитесь, чтобы агенты следовали в сыскное.
– Да, да. – с жаром произнёс помощник пристава, – непременно.
Путилин возвращался на Большую Морскую в подавленном настроении, не из—за минутной слабости, когда мог приписать раскрытие дела всецело своему отделению. Иван Дмитриевич никогда не был падок на такую, как он считал «дармовщинку». Пусть участковые приставы вешают ордена на грудь, но зато отношения важнее, чем раскрытое дело. Да и дело оно? Когда есть свидетель, который способен назвать преступника. Путилина привлекали запутанные дела, когда можно проявить смекалку и самому разобраться в хитросплетениях отношений, приведших к убийству. Вот, как в прошлом году, когда на пустынной улице нашли зарезанного чиновника Экспедиции Заготовления Государственных бумаг. Жаль, что главному организатору удалось скрыться, но все—таки сыскное отделение проявило себя с лучшей стороны, что Ивана Дмитриевича охватывала гордость за людей, с которыми приходится служить.
От Обуховской больницы до Большой Морской версты три с половиной. Но Путилин решил пройтись пешком, на половине пути, на Знаменской площади не вытерпел мороза, который укутал присутствием так, что стало невмоготу, и Иван Дмитриевич взял извозчика, в четверть часа домчавшего до порога сыскного отделения.
Срочных бумаг не поступало, и Путилин поднялся в кабинет, где заварил чаю, и, не обращая ни на что внимания, вприкуску выпил большую чашку после уличного мороза. Он сразу же выбросил из головы и маленького Антона, и убийцу Николку, и находящегося в тёмном холодном морге Ефима. Иван Дмитриевич вернулся к делу на Курлядской, которое, как гвоздь, вонзилось в голову и ныло тупой не отпускающей ни на миг болью.
Восемь убитых со звериной жестокостью. Каждую весну, после вскрытия ото льда Невы и каналов ежедневно всплывало
Жуков сразу же направился на Лиговский. Оказалось, что дом Чистякова, каменный построенный в три этажа, выходил фасадом, как на Обводный канал, так и на Лиговский. Купец, разбогатевший на торговле лесом, решил осесть в Санкт—Петербурге. Да не так, чтобы просто дом купить для себя и семейства, а непременно чтобы и барыш с него получать, вот деньги вложил в новое предприятие – доходный дом, комнаты и углы в котором сдавал приезжающим искать в столице работу крестьянам или мещанам из других городов.
Чистяков, хоть и построил с размахом, но все—таки фасады украсить посчитал излишеством и теперь дом серого мрачного цвета стоял, словно скала перенесённая на берега каналов, узкими окнами давая понять, что деньги к деньгам и не следует их тратить без толку. Народу надо что? Угол, чтобы жить, а не красотой наслаждаться.
Вальяжный дворник встретил у ворот. В эту минуту счищал снег.
– Эй, куды? – бросил он зычным голосом.
– Дом купца Чистякова? – спросил слегка окоченевший Миша.
– Ит. он и есть? Тебе—то что? – дворник окинул взглядом неказистое пальто Жукова и прикинул, что пришёл очередной человек в поисках свободной комнаты, а может просто угла.
– Значит, это он и есть, – вполголоса произнёс Миша, – а ты при нем дворником?
– Я тута старшим над дворниками поставленный, – у собеседника грудь колесом стала, словно он представлялся: «Кавалер ордена Святого Георгия» и прочая, прочая, прочая.
Жуков хотел улыбнуться, но сдержал рвавшуюся улыбку.
– Раз здесь старший, то мне ты и нужен, – Миша показал старшему над дворниками свою бляху и тихим голосом, нагнетая таинственность, представился:
– Помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантиевич Жуков!
– Ваше, – дворник на миг запнулся, больно молод помощник, значит никак не «Высокоблагородие», только лишь, – благородие, чем полезны, можем быть? – он слегка наклонился. Кто его знает, за чем пожаловал этот молодец, может, вскрылось, что в отсутствие снимающих, старший над дворниками повадился ходить по пустым комнатам и забирать себе, что плохо лежит.
– Можешь, – теперь Миша играл роль большого начальника, – желательно переговорить тет—а—тет, – и, увидев испуганные глаза собеседника, добавил, – с глазу на глаз.
– Прошу в мою комнату.
– Там никто не помешает?
– Никак нет, – отрапортовал старший над дворниками, – хозяйки ныне дома нет, а детишков не имею.
– Хорошо.
Дворницкая состояла, кроме небольшого тёмного коридорчика, длинной не более полутора аршин и из комнаты, разделённой на две части занавеской – в первой стоял стол, по обе стороны от него деревянные лавки, печка, на которой хозяйка готовила нехитрый обед и в то же время давала тепло.
Миша прошёл и заглянул за занавеску, там стояла неширокая лежанка, хозяйка. В самом деле, куда—то ушла.