Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
Ильешова взяла духовную. Слезы застилали глаза, она махнула их и в бессилии опустилась на стул.
– Зачем мне это, – она взмахнула плотным листом бумаги, – если его уже нет.
– Господу…. – далее слов отца Иосифа штабс—капитан не слышал, вышел из гостиной, но заметил, как чёрной тенью мелькнула высокая фигура. Василию Михайловичу показалось, что под дверью стоял и подслушивал Иволгин, но уверенности не было.
Орлов прошёлся по общей зале, но там Степана не увидел. Между столом шныряли десяти – двенадцатилетние половые, исполнявшие обязанности за миску щей и краюху хлеба, пока не подрастут.
В сыскном Путилину докладывал Миша, живописуя очередное посещение артели.
– Значит, тебя встретили с холодностью. А что ты хотел? Застолья?
– Иван Дмитрич, – с жаром в голосе и с блеском в глазах говорил Жуков, – чувствую не все чисто у них, имеют отношение к происшедшему, ой, имеют и скрывают что—то.
– Миша, ты – сыскной агент, у тебя глаза должны быть не только на лице, но и на затылке, ты должен слышать то, что говорят за закрытыми дверями. А ты мне твердишь, не чисто там. Что?
– Но я…
– Вот скажи, что ты там заметил подозрительного?
– Нет?
– Им работников не хватает, а найти быстро не представляется возможным. Не будешь же брать первого попавшего с улицы. Здесь люди, знакомые с делом требуются, вот голова у артельного старшины и болит. То, что установил личность, навещавшего Морозовых, это хорошо. Проверить его нужно, хотя он сам тебе сказал, что был у них. Значит, ничего не скрывает.
– А может, наоборот, отводит от себя. Вдруг его кто видел там, вот он забеспокоился. Пусть, думает, от меня узнают, чем от кого—то.
– Определённые соображения присутствуют, но, если он так тебе подозрителен, то вот тебе задание, проверь его. Как там его?
– Ефим Перегудов.
– Вот—вот, – Иван Дмитриевич направил на Жукова указательный палец, – и начни с Адресной Экспедиции. Где проживает, с кем дружен, куда ходит, в общем, что мне тебя учить. Не первый год сыскным делом занимаешься.
– Будет сделано, – вскочил со стула Жуков и в дверях едва не сбил с ног входящего в кабинет Василия Михайловича.
– Что это с ним? – после приветствия спросил штабс– капитан.
Глава девятнадцатая. Следствие идёт, а дело стоит…
К счастью Ивана Ивановича оба околоточных надзирателя были на месте службы.
Первый, Ювеналий Иванович ходил медленной походкой, говорил довольно тихо, каким—то мягким басом, в разговоре часто делал паузы, словно бы пытался вспомнить подходящее слово.
Второй, отвечающий за обывательский надзор, Матвей Евлампиевич, был гораздо старше Ювеналия Ивановича. Высокого роста, сутуловатый и до болезненности худой. Его, в морщинах, лицо, со строгими чертами, было покрыто густой седой бородой, выцветшие глаза смотрели хоть и открыто, но с какой—то хитринкой и в тоже время умудрённой жизненным опытом проницательностью. Двигался он быстро и говорил высоким, тонким голосом, что совсем не вязалось с его обликом.
После того, как Иван Иванович представился, понимающий Матвей Евлампиевич провёл сыскного агента в комнату допросов, чтобы никто не мог ни подслушать, ни помешать разговору.
Околоточный надзиратель положил худые руки на стол, нисколько не заботясь того, что Соловьёв был по чину выше. Видимо, не привык егозить перед начальством.
Надворный советник не стал держать долгую паузу, а сразу же перешёл к делу.
– Матвей Елампиевич, – сыскной агент запнулся и не смог назвать на «ты» околоточного надзирателя, – вы хорошо знаете обывателей околотка?
Надзиратель угрюмо посмотрел на Соловьёва и ничего не ответил. Иван Иванович поиграл желваками, стоит ли выдавать начистоту имеющиеся сведения или нет, но в конечном итоге склонился к тому, что околоточному надзирателю можно доверять, произнёс:
– Мне не хочется окольными путями, минуя вас, – он выделил последнюю фразу, – добиваться интересующего меня, поэтому я решил, что вам можно довериться.
Матвей Елампиевич не повёл взглядом, а только сильней сжал кулаки.
– У вас в околотке проживает некий… – с губ Соловьёва так и не смогло вылететь имя и фамилия Тимофея Синельникова. Околоточный молчал в ожидании продолжения, – господин Синельников?
– Так точно, – сказал Матвей Евлампиевич в ожидании последующего вопроса.
– Что вы можете о нем сказать?
– А что бы вы хотели услышать?
– Только правду.
– Конечно, – пожал плечами Матвей Евлампиевич, – сказать можно многое, но что вы хотите услышать?
– Только, правду.
– Правда – не товар, а тоже требует, нежного подхода.
– А по мне истина должна быть без прикрас, какова есть.
– Хорошо, – он пожевал ус, – что хотите знать?
– Где служит? С кем дружен? Кто приходит в гости?
Брови околоточного взлетели вверх.
– Даже не знаю, что сказать? Живёт один, приятелей не видел ни разу, ибо гостей не принимал на моем веку. Я пытался разузнать об этом господине, но, к сожалению, потерпел неудачу. Следить за ним у меня не было возможности, ведь я един во всех лицах, – говорил околоточный кратко, даже слишком, в последних словах подразумевая, что он—де не из сыскного, где есть, кому заняться слежкой, – пожалуй, добавить, больше нечего.
– Матвей Евлампиевич, – надворный советник склонился к околоточному, – неужели за столько лет не узнали некоторых сведений о господине Синельникове?
– Могу охарактеризовать данного господина только одним, мутный человек. Непонятный.
– Интересно.
– Но ни в чем предосудительном мной не замечен.
– А соседи? Ведь столько лет они живут бок о бок.
– С этой стороны тоже нет ничего. Говорят, нелюдим, при встрече раскланяется и более ничего.
– Вроде тени.
– Правильно подметили, господин Соловьёв, тень.
– Что ж, – поднялся с места Иван Иванович, – более не смею задерживать, Матвей Евлампиевич.
– Извиняюсь, – поднялся и околоточный, – что ничем не смог помочь.