Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Помощник по поручениям начальника сыскной полиции надворный советник Соловьёв.
Татарин вытянулся, словно на параде.
– Ты, я вижу, человек с головой, – дворник кивнул головой, а Иван Иванович продолжил, – поэтому о моем приходе никто не должен знать ни хозяин, тем более жильцы. Понятно.
– Так точно.
– Служил в армии?
– Никак нет, не довелось.
– Тогда ответь, кто проживает в доме?
– Сам хозяин Михаил Владимирович с семейством, господин Меняев, служащий департамента земельных наделов с женою, господин Иванов с семейством, тот служит в банке и один квартиру занимает господин Синельников, вот, где этот служит, мне не известно.
– Понятно и как давно они проживают в этом доме?
– Я здесь дворничаю шестой год, так они жили уже.
– Что ты о них скажешь?
– Вполне приличные господа, осень приличные. Чтобы ссоры какие или буянство, так этого нет.
– Всё?
– Всё.
– Ты говорил, что не знаешь, где служит господин Синельников?
– Так точно. Не знаю.
– На какие средства он живёт?
– Четыре года тому получил наследство.
– Четыре? Не ошибаешься?
– Никак нет, тогда он мне десять рублей за службу дал, а после этого только по рублю перед вашим Рождеством и Пасхою.
– Ясненько. К Синельникому кто—нибудь захаживает?
– Никак нет.
– Когда ты видел его в последний раз?
– Вчера вечером и видел, весёлые возвращались, словно праздник у них какой.
– Так ты понял, что никому не слова.
– Неужто мы не понимаем.
После разговора с дворником Иван Иванович решил все—таки зайти в околоток. Как ни крути, а необходимо было узнать о господине Синельникове.
Ведь в каждый околоток назначалось два надзирателя: один для руководства наружной службой, другой – для проведения негласного надзора за жителями, предупреждения и пресечения преступлений.
Околоточному внутреннего надзора вменялось в обязанность знать обывателей, проживающих на подведомственной территории, не только в лицо, но и чем, собственно, они дышат, в особенности, наблюдать за их отъездами, переездами, негласно собирать сведения об образе жизни и поведении лиц, состоящих под надзором полиции. С этой целью околоточный надзиратель знал на своём участке не только всех хозяев, управляющих имуществом, дворников, швейцаров, содержателей гостиниц, меблированных квартир и постоялых дворов, их поверенных и конторщиков, старост, извозчиков и содержателей рабочих артелей.
Поэтому не может же околоточный быть заодно с Синельниковым?
Благо, что идти не далеко. Всего несколько сот аршин.
Волков проснулся рано, задолго до первого колокола, до визга извозчичьих саней по схваченному морозом снегу. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок, боль билась в висках и не отпускала. Иван Андреевич попробовал думать о стороннем. Но не получилось, и боль ещё с большим остервенением набросилась на голову. Сыскной агент не пошевелился. Он давно привык не обращать внимания на такие мелочи, как боль. Иной раз приходилось на морозе сидеть в неудобной позе часами, чтобы довести дело до конца.
Волков сердился на себя, на свою нерасторопность. Когда так опрометчиво стал сам жертвою этого увальня Шустова, который, походя, расправился с готовым ко всему агентом, и спокойно пошёл к зазнобе пополнить желудок очередной порцией хлебного вина.
Рядом спала жена Варвара, разметав по белоснежной подушке густые темно—каштановые волосы, которые сейчас казались цвета вороного крыла. Иван Андреевич скосил взгляд, но заметил открытые глаза жены.
– Болит? – спросила она совсем тихо, но Волков уловил её слова.
– Немножко.
– Ваня, – все так же тихо говорила она, – может, хватит с тебя сыскных приключений, – Пора…
– Не надо, – не дал продолжить Иван Андреевич, такой разговор возникал не так часто, но все же давал о себе знать, особенно после случаев, когда помощник по поручениям оказывался больным или раненым в кресле, – не будем об этом. Спи, – и сам закрыл глаза, чтобы не продолжать пустого разговора.
Следуя указаниям Путилина, Жуков с утра направился в артель, в которой работали убитые с Курляндской. Хотя вроде бы старшина и открестился незнанием, но не могли Морозовы все время молчать. О чем—то они говорили, строили планы, кому—то что—то могли сказать. Может и несущественное с первого взгляда для артельщиков, но нужное для следствия.
Старшина насупился и сквозь зубы поздоровался, видимо, больше не ожидая, что сыскная полиция его потревожит.
– Я же в прошлый раз все рассказал, что знал.
– В том и дело, что не все, – каким—то таинственным полушёпотом произнёс Миша. – Мы—то знаем, – и он подмигнул старшине, у которого на лице появилось непонимающее выражение.
– О чём? – спросил он шёпотом.
– О покупке трактира, – таким же тихим голосом произнёс Жуков.
– То ж с пьяных глаз Степан сболтнул, откуда у него такие деньжищи. Трактир—то, ого, сколько стоит.
– В этом ты прав, денег стоит, а Морозовы жили, как голь перекатная. Ты ж видел? – сказал Миша так, между прочим, может проговориться.
– Откель? – изумился старшина, – меня ни разу к себе не водил. Да и некогда по гостям расхаживать, вона сколько работы прибавилось. Степана с семьёй заменить некем. Пока новых людей в артель примем, время пройдёт.
– Это точно. А если Морозов надумал бы уходить из артели, тогда как?
– Да как? Опять же новых искали.
– Не завидное положение.
– Теперь вернёмся к Морозовым. Они с кем приятельствовали?
– В артели ни с кем? А помимо? Этого сказать не могу.
– Понятно. Работали—то они не в пустом месте. А кто—то рядом с ними был?
– Верно, работали они с Коськой и Ефимкой.
– Вот я и хотел бы с ними перекинуться парой слов.
– Сейчас позову, сразу обоих или по одному.
– По одному, – серьёзно кивнул Миша.
Через несколько минут в комнату вошёл невысокий мужчина с проседью бородой. Но Миша обратил внимание на другое, вошедший приволакивал ногу.