Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Три года срок, – Орлов почесал висок, – ждать столько времени для совершения преступления? Сомневаюсь.
– Может вы и правы, – Путилин сощурил глаза, – но проверить следует.
– Проверю.
Жуков, не смотря на некую неприязнь к Адресной Экспедиции, так и не решился попросить посетить её вместо себя кого—то другого..
С тяжёлым сердцем он открыл дверь, привратник не обратил на Мишу внимания и не открыл перед ним тяжёлую дверь. Снисходительно улыбнулся, сверкнув передними отсутствующими зубами.
– Михаил Силантич, – склонил в поклоне голову привратник, но в словах чувствовалось некая снисходительность.
Миша кивнул в ответ и начал подниматься по широкой лестнице на второй этаж, где располагался архив Адресной Экспедиции.
Надворный советник Соловьёв остановился на минуту у комнаты дежурного чиновника, который приветливо улыбнулся.
– Иван Дмитриевич в кабинете? – спросил Иван Иванович.
– С четверть часа тому вернулся с доклада градоначальнику, – ответил чиновник.
Надворный советник даже не спросил. А вскинул к верху брови, мол, как настроение Путилина.
– Доволен. – Однозначно произнёс чиновник, имея в виду, что Иван Дмитриевич вернулся не хмур и не в дурном настроении.
Соловьёв тяжело вздохнул и направился к Путилину на доклад.
Чиновник Адресной Экспедиции неприязненно взглянул на Мишу, но на лице появилась слащавая улыбка.
– Михал Силантич, давненько в наших краях не бывали?
Жуков в ответ пожал плечами, мол, дела.
– Понимаем—с, – взгляд чиновника ни на йоту не подобрел, а только стал ещё более колючим и в нем появились чёрточки язвительности. Вы ж не чета нам, червям архивным, вы ж делами наиважнейшими заняты.
– Я к вам с поручением, – начал Миша, но был перебит чиновником.
– К нам только с поручениями, не только из сыскного, но и из министерств приходят, – и архивариус поднял указательный палец к верху, словно хотел показать, что к нам ходят люди поважнее. – И к вашим делам мы с понятием относимся.
С языка Жукова чуть было не сорвалось обидное для чиновника Адресной слово, но Миша сдержался и расплылся в улыбке.
– Какого угодно на этот раз преступника следует найти?
– О нет! – Жуков отмахнулся. – На сей раз не преступника, а крестьянина с Ямбургского уезда.
– Поищем вашего крестьянина, – глаза так и буравили сыскного агента, – и как его прозывают?
– Значит, Синельников и есть наш разыскиваемый убийца Прекрестенского? – задал вопрос Путилин не ради уточнения, а от того, что, наконец, старое дело обрело новое дыхание.
– Видимо, да, – Соловьёв сел удобнее на стул.
– Видимо или?
– Иван Дмитрич, я уверен, что убийца найден, – резко произнёс Соловьёв, – но я уверен, что нет ни единой ниточки, чтобы его обвинить в злодеянии.
– Да, – Путилин вцепился в подлокотники кресла, – складывается не очень приятное положение для нас. Мы знаем преступника, но нет возможности его задержать, ибо любой прокурор не даст делу, присяжный поверенный не оставит камня на камне от наших обвинений, так что тащить его в окружной суд не представляется возможным.
– Совершенно верно.
– А если, – начал Орлов и умолк.
– Василий Михайлович, продолжайте, – обратился к нему начальник сыскной полиции.
– Нет, прошу прощения, но я поторопился.
– Я понимаю, что в этом деле нам надо отойти в сторону и дать проживать кровавые деньги господину Синельникову? – В голосе Путилина появились железные нотки.
– Иван Дмитрич…
– Я, Иван Дмитрич, уже сорок с лишком лет.
– Иван Дмитрич, этого злодея мы не упустим.
– Я уповаю только на сие обстоятельство, убийца найден, – и добавил, – хотя подступиться к нему не можем, словно малые дети ходим вокруг да около.
– Иван Дмитрич, – серьёзный вид Соловьёва говорил о решительности в поимке преступника, – мне нужны три агента, чтобы Синельников был под нашим наблюдением и днём, и ночью.
Путилин задумался.
– Нет, Иван Иваныч, к сожалению. Я могу в ваше распоряжение дать двоих агентов, но никак не трёх. Слишком много дел.
– Постараюсь не упустить ни единого шага Тимофея Синельникова.
– Постарайтесь, – недовольно засопел Путилин, словно Иван Иванович не справился со слежкой и агенты потратили время впустую. На Ивана Дмитриевича всегда обрушивалось плохое настроение, когда он не чувствовал в себе новых поворотов в следствии. Ему казалось, что преступник умнее и предусмотрительнее нерасторопных сотрудников сыскной полиции. Такое положение больно било по самолюбию и хотелось показать, что жалование и поощрения получает не зря. А за такие вот, казалось, безнадёжные дела, на которые в других губерниях поставили крест и сдали бумаги в архивное отделение, чтобы более о них не вспоминать. Или уподобились арестовать такого Синельникова и через месяц—два выпустили с высоко поднятой головой, что, мол, никакой он не преступник, а даже честнейший человек, обвиненный в злодеянии, которого не совершал.
Жуков был крайне удивлён, когда чиновник с колючими глазами и с улыбкой на лице, положил перед ним бумагу, на которой каллиграфическим почерком значилось:
«Перегудов Ефим Иванов, 1838 года, православный, из крестьян Санкт—Петербургской губернии Ямбургского уезда Княжевской волости села Котино, согласно адресному билету, установленному приказом №177, статьи 1 от 22 июня 1867 года, проживает в доме купца Чистякова по Лиговскому каналу, место жительства за время нахождения в Санкт—Петербурге не менял».
Почему—то Жукову пришли строки из инструкции чиновникам Адресной экспедиции, принятой несколько лет тому:
«Всякое лицо, пребывающее в Санкт—Петербург, обязано дать заведывающему домом, в котором остановится, вместе с видом на жительство, сведения о себе, как означено о сем в графах адресного листка, для чего доставить ему два бланка самого листка. Листки эти, по предварительном внесении помещаемых в них сведений в домовую книгу, доставляются заведывающими домами в полицию, на точном основании статьи 345 Устава о паспортах».