Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Василий Михайлович, я не хочу умолить ваших достоинств, но вы сами должны отвечать за розыск, производимый вами, ведь зачастую от них зависит дальнейшие наши шаги?
– Иван Дмитриевич, отдаю отчёт сказанному мной. Я заинтересован не менее других в поимке убийцы.
– Не сомневаюсь. Что вы намерены предпринять далее?
– Мне представляется необходимым проверить Степана Иволгина. Очень уж подозрительная личность, хотя не вижу его выгоды в данном деле.
– Мария? – Путилин сощурил глаза.
– Нет и нет, – Василий Михайлович махнул рукой, – не могу поверить, что Ильешова такая гениальная актриса.
– Все—таки.
– Не знаю, но моё предчувствие подсказывает, что ниточка с Иволгиным ведёт не в нужном направлении. Но я хочу проверить и её.
– Хорошо, – произнёс Путилин. – Проверяйте, но предупреждаю, Василий Михайлович, более одного дня дать не могу, – Иван Дмитриевич развёл руками.
– Я справлюсь.
– Не буду скрывать, что с нетерпением жду вашего доклада.
Штабс—капитан поднялся и пошёл к выходу. У него не было определённого решения, как проверить Степана Иволгина и пятнадцатилетнего Мишку, но Василий Михайлович был уверен, что справится с полученным заданием начальника сыскной полиции. В бытность в армейской службе приходилось не только шашкой размахивать, но и думать головой. Ведь иногда от удачного манёвра зависел исход боя, в котором принимало участие его подразделение. Это, кажется, что дай команду вперёд и с ружьями наперевес или шашками наголо имеется возможность сокрушить врага единым натиском. Ан нет, прежде чем что—то сделать, надо подумать, ведь офицер – это не просто военное звание, а и ответственность, прежде всего, перед Государем и Отечеством, чтобы и выполнить намеченное, не потеряв подчиненных, и не посрамить себя и солдат трусостью.
Мысли тревожили, но хотелось не атаки в лоб, а обходным манёвром узнать необходимое. Иволгин – личность, вполне подходящая для совершения кровавых убийств на Курляндской, но подгонять имеющегося человека под преступление, не в характере Орлова. Сперва надо узнать, взвесить, что перетягивает улики, следы, доказательства или простое предчувствие, прислушаться к себе. А уж потом обвинять человека. Ну и какие дела, если кажется Степан подозрительным? Мало ли таких людей, живущих скучно и однообразно, и ни сном, ни духом не подозревающих, что их подозревают в самых страшных преступлениях.
Глава двадцать пятая. Хождение за нужным человеком
Тимофей Синельников так и не обратил внимания на человека, с которым столкнулся нос к носу, на пересечении Мытнинского переулка и Зверинской улицы. Малый в кургузом пальтишке с потёртым воротником не успел юркнуть под арку, его заданием было следить за барственного вида господином с тростью в руке, а он так зазевался. Достанется теперь от Ивана Иваныча.
Синельников же двинулся неспешным шагом к Кронверскому, словно вышел на прогулку. Он и внимания никакого не обратил на оборванца, который едва задел его плечом. Сегодня Тимофей благодушествовал с утра, пришло известие, что маленькая усадьба, о которой он мечтал с детства, наконец, станет его. Денег хватало не только на приобретение, но и на безбедную жизнь. Синельников имел запросы от жизни небольшие, вином не злоупотреблял, в карты не играл. А обходил заведения стороной. Что скопленные деньги получены не праведным путём? Так кому, какое дело? В прежние времена многие родовитые не чурались ходить с топором на большую дорогу, а нынче тем паче, что каждому должно прийти по заслугам. Вот те дураки, что кровавили руки вместе с ним, так, по всей видимости, на каторге или в тюрьме гниют. Надо голову иметь на плечах, а не рот, в который заливают без меры всякой гадости. Тимофея передёрнуло от воспоминания о запахе сивухи. Как ее пьют, да ещё так, что она доводит людей до мест, где кандалы вместо украшений. Синельников не без удовольствия скосил взгляд на перстень и почувствовал приятное тепло золотой булавки на галстухе. Он провёл рукой по дорогому пальто. Скоро он уедет и никто его не найдёт, до конца жизни скопленных денег хватит. За мыслями Тимофей не видел, как позади, в саженях десяти за ним следует тот толкнувший его малый. За последние месяцы Синельников позабыл страх и жил в предчувствии скорого отъезда. И теперь он шел в трактир, находящийся не так уж близко, но зато там отменно готовили и ради этого Тимофей тратил полчаса времени. Он никогда не брал извозчика и считал, что пятиалтынный никогда не бывает лишним. Кто знает, как все повернётся. Грешный человек предполагает, а Господь располагает. Народ зря придумывать пословицы не будет.
«Надо потом в церковь зайти, – мелькнула мысль у Синельникова, – поставить свечку за удачное завершение дела! Чур, тебя, – ругнул себя Тимофей, – когда в руках держать купчую будешь, так и поставишь за завершение дела, а ныне надобно за то, чтобы ничего не пошло супротив!»
В трактире Синельникова считали за барина, у которого своя блажь – ходить к ним обедать. Половой, молодой светловолосый парень с кудрявой головой, смахнул со стола несуществующие крошки.
– Прошу. – И склонился в полупоклоне, – чего изволите, Тимофей Степаныч!
– А чем сегодня у вас тут почивают?
– Щи с говядиной, уха стреляжья…
– Пожалуй, ушицы, только скажи поболе рыбки. Больно она мне по душе.
– Заяц в сметане, почки телячьи, парная говядина…
– Лучше почки и принеси мне капусточки и солёных рыжиков.
– Сию минуту, – и парень, словно корабль между рифов, помчался между посетителями за названным Синельниковым.
Первое время Тимофею норовили принести шкалик водки, но после учинённого тихим голосом разноса, к Синельникову более не предлагали.
Малый сел в дальний угол, но хорошо видел, как к Тимофею подскочил половой и поставил что—то на стол. Видно не было, но как Синельников отломил кусок хлеба и склонился над миской, малый понял, что можно не спешить и у самого заурчало в животе, с утра маковой росинки не было во рту.
Тимофей обедал, не спеша, словно доставлял себе несказанное удовольствие. Он представлял свою усадьбу, как поведёт в ней дела. Не нужен никакой управляющий, сам в состоянии привести в порядок не только дела, но и повести записи в тетрадке, которая будет вестись ежедневно. Во всем должен быть учёт, без него нельзя. Главное в хозяйстве, не то разворуют, и он сам улыбнулся невысказанным словам.
Оставил, как всегда половому на чай, поднялся, накинув пальто. Без излишней суеты застегнулся, оглядел с высока залу и направился к выходу.
Малый успел юркнуть в дверь, Тимофей не обращал на окружающих внимания. Если бы в трактире не готовили, он бы никогда не стал сюда ходить, чтобы, не дай Бог, не встретиться с бывшими подельниками по кровавым делам. Хотя они все за Уралом, но, может быть, решили податься в бега, решив, что в большом городе затеряться проще. Да если и сбежали. То непременно их тянет в края за Обводным, там много пристанищ для таких. Но об этом на сытый желудок не хотелось думать, некоторое время и Тимофея Ивановича Синельникова никто больше в негостеприимном городе не увидит. Не зачем ему здесь бывать, все, что можно он из него взял. Хватит, пора на покой.
Тимофей смотрел под ноги, пока спускался по ступенькам, хотя с них и сбит лёд, счищен снег и посыпан жёлтым, ещё не намокшим снегом, но как—то несолидно растянуться на улице. Приобретённая солидность не позволяет. В душе Синельников так и остался тем человеком, который готов достать нож и вонзить или накинуть удавку тому, кто осмелится в данную минуту помешать, наконец—то, давней мечте.
Он никогда не вспоминал убитых им, это не доставляло удовольствия и не было нужды. Ну, нет человека и нет. Пусть вспоминает его кто—то иной, а Тимофею Синельникову это не к чему.