Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
Соловьев, скрываясь в тени, последовал за околоточным, но когда тот в очередной раз остановился, чтобы перевести дух, не выдержал и подошел к полицейскому.
– Я не смею угрожать, – произнес Иван Иванович тихим голосом, но в котором звучали металлические нотки, – но Ваши действия попадают под статью в Уложении о наказаниях, а именно…
– Вашбродь, я, —пролепетал околоточный и его лицо в свете маслянного фонаря почернело и на лбу, невзирая на мороз, выступили капельки пота, – да я…
– Не смею больше задерживать, – надворный советник прикоснулся к шляпе и, повернувшись, пошел по пустынной улице.
– Вашбродь, – раздались позади грузные шаги и дыхание, прерываемое одышкой, вашбродь…
Иван Иванович остановился и обернулся к переваливающемуся с ноги на ногу, словно упитанный гусь, полицейскому.
– Вашбродь, вы не правильно меня поняли.
– Слушаю, – сухо перебил околоточного чиновник для поручений начальника сыскной полиции.
– Господин Соловьев, – затараторил полицейский, – я получал сведения от дворника о подозрительных личностях, посещающих господина Задонского…
– То есть вы разговаривали об этом с самим прияжным поверенным?
– Так точно, – опустил голову околоточный, но потом поднял и посмотрел в глаза надворному советнику, – но он меня уверил, что это какое—то недоразумение и его клиенты порядочные люди.
– И вы поверили ему на слово?
– Так точно, – и полицейский отругал себя в душе за то, что только удовольствовался двадцатью пятью рублями от господина Задонского.
– Мне не хотелось бы, чтобы прияжный поверенный узнал об интересе сыскной полиции к его персоне, ежели такое случится, то я буду знать, кто его уведовил о таком факте. Надеюсь, вы воспримите мои слова не как пустой звук.
– Так точно, – заладил околоточный, глядя на Соловьева испуганными глазами.
«Продаст, – мелькнуло в голове у надворного советника, – можно не сомневаться, что как только наступит подходящая минута, побежит докладывать Задонскому».
Иван Иванович повернулся и пошел по Большой Мещанской, провожаемый растерянным взглядом полицейского чиновника.
Глава двадцать восьмая. Подозрения Миши Жукова
Вот бывает, что человек тебе не понравился и ничего поделать не можешь и рисуешь его в неприглядном виде, подстроиваешь мысли под имеющиеся сведения. Мише Жукову Перегудов сразу же пришелся не по нраву и теперь в сыскном агенте росла уверенность, что, именно, этот невзрачный работник артели совершил преступление, лишил жизни семейство Морозовых. Сколько раз говорил Путилин служащим сыскного отделения: «Если неприязнь возникла сразу, то либо откажись от дела, либо расследуй беспристрастно, видя перед собою не человека, а пустое имя, иначе правда ускользнет из рук, а вместе с тем и настоящий преступник».
Миша сидел в комнате дежурного чиновника. Мысли были заняты только Перегудовым и, казалось, что кроме него в мире не существует других людей.
«Если, действительно, – рассуждал Жуков, – он взял „ваньку“ и доехал до дома? Нет, не мог рисковать, ведь завладев тысячами Морозовых, он не мог рисковать. Почему? Может, наоборот, получил в руки такой куш, он мог позволить себе такую роскошь. Е если кто заметит? А если кто найдет „ваньку“? – Миша сам себе усмехнулся, – извозчика найти, может и можно, а вот „ваньку“? они целыми деревнями приезжают на зароботки. Нет, здесь тупик. Не прав, Иван Дмитриевич, не прав. Значит, Перегудов мог идти только пешком».
Жуков вскочил, едва не опрокинув стакан дежурного, и помчался в комнату чиновников по поручениям. Он без стука распахнул дверь, за столом сидел штабс—капитан, удивленно взглянул на ворвавшегося Мишу.
– Что стряслось? – спросил он.
– Василий Михалыч, – запыхавшийся Жуков едва переводил дух, – карта Казанской части у вас имеется.
– Само собой, – Орлов поднялся и подошел к шкапу, откуда извлека свернутую в рулон карту, – а тебе зачем?
– Да, вот несколько соображений имею.
– Понятно, – усмехнулся штабс—капитан, расстелая карту на столе, – хочешь понять, как возвращался Перегубов домой, – имел желание, но не добавил, что считает пустой тратой времени проверку артельного работника.
– Именно так.
– Хочешь распросить городовых, несших службу в тот вечер?
– Совершенно верно, – Миша нахмурился, что не только ему одному пришла такая мысль в голову, а видишь и штабс—капитан апришел к тому же.
– Ты не допускаешь мысли, – Орлов заложил руки за спину, – что твой подопечный мог не идти коротким путем, а избрать более длинный?
– Я думал об этом, – Миша склонился над картой, придвинув ближе лампу, – конечно, мог. Но может не стал рисковать, а вдруг кто из знакомых увидит, а потом узнав об убийстве, сообразит, что Перегудов не просто так шел в тех краях.
– Ты серьезно так думаешь, Миша? – Орлов сочувственно посмотрел на Жукова, который покраснел, но не выдал чувств, что, действительно, уверен в мыслях. Потом склонился над картой. – И где, говоришь, проживает Перегудов?
Миша, не говоря ни слова, указал пальцем.
– Нет, господин Жуков, – в голосе штабс—капитана послышались язвительные нотки, – ты не прав. Посмотри, чтобы попасть домой ему коротким путем надо, я думаю, не менее получаса и это почти бегом. По Дровянному и по Обводному, а если таиться мест, освещенных фонарями, то не менее часа. Значит, он должен был взять «ваньку», ведь он тоже, наверное, подозревал, что падет на него подозрение и извозчика затруднительно, но все—таки возможно найти, в отличие от деревенских, которых каждую зиму до пятнадцати тысяч в столице. Не, Миша, пустое занятие искать иголку в тоге сена. Поверь, пустое.
Жуков молчал, только желваки гуляли по скулам. Он и сам в душе понимал, что занятие неблагодарное отыскать, если таковой был, подвозившего Перегудова к дому, но молодость не давала признать явное поражение, поэтому он проявлял излишнюю настойчивость.
– Я все—таки попробую найти, – после некоторой паузы произнес Миша, не поднимая глаз от карты.
– Удачи в начинаниях, но… пустое, лучше разузнай, где, с кем был Перегудов в день убийства и, желательно, по часам, хотя кто из них, – Орлов усмехнулся, – носит хронометры.