Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Получается, так.
– Он не говорил, зачем едет к покупателю?
– Не говорил.
– А мне говоришь, что доверием обделен не был. – Синицын при этих словах аж позеленел, только что зубами не заскрипел. – Три года тому Мария заболела, что даже духовника призывали. Что—нибудь знаешь об этом?
– Никак нет, – лицо Синицына начало приобретать нормальный цвет и он снова пожал плечами, – не знаю.
– А еще говоришь про доверие.
– Господин штабс—капитан. – спокойствие вернулось голосу околоточного, – не всякое стоит говорить. Не всякое. Вот вы нынче тоже не договариваете, – и тут же прикусил язык от болтливости.
– Значит, кроме слухов о Марии и Степане ничего нет?
– Я ж к разговорам не прислушиваюсь, – начал было Синицын, но Василий Михайлович его грубо перебил:
– Ты обязан знать все, даже то, что злоумышленник только подумал. Тебе поручен околоток, а не кому—то другому. Или ты придерживаешься других мыслей?
– Никак нет, – вскочил со стула Никифор Михалыч.
– Ты садись, в ногах правды нет.
Синицын робко присел на отброшенный в сторону стул, лицо не выражало ничего, а вот глаза горели огнем, словно он имел намерение испепелить собеседника.
– Я не просто так тебе допрос учиняю, а хочу понять, что в околотке происходит, в особенности в трактире, хозяин кторого, смею тебе напомнить, лежит с семью убиенными во льду и требует отмщения, то бишь найти его убийцу. Чтобы тот в свою очередь понес заслуженное наказание. Или ты придерживаешься иных взглядов?
– Никак нет.
– Что ты заладил «никак нет» да «никак нет», неужели самому не хочется посмотреть в глаза человеку. Нет, я бы сказал, зверю. Лишившему жизни не только твоего знакомого, но и семерых ни в чем неповинных душ7
– Оно так, – смущенно ответил Синицын, – я бы за Дорофея Дормидонтыча не на каторгу, а сам, собственными руками, – он протянул руки к Орлову, – да что говорить.
– Теперь я тебя понимаю. Душа болит, – признался Василий Михайлович, – ну человек пожил, ладно, но когда ребятишек видишь, которые ничего не повидали, а лежат рядком с разбитыми головами…. Эх, – штабс—капитан резко поднялся, взял перчатки, головной убор и, не попрощавшись, вышел из комнаты околоточных.
Жуков попытался изобразить на лице грозный вид, но, если бы дворник был повнимательнее, то в глазах рассмотрел озорные огоньки, так и выскакивающие из плена глаз.
– Ваше благородие, да мы, – скрестил руки на груди хозяин метелок и лопат, – да мы, неужто мы. … – и запнулся.
– Знаю я вас, – только и пробормотал Миша, сдерживая себя, чтобы не рассмеяться, но дворник не имел намерения всматриваться в лицо сыскного агента, а нешуточный испуг охватил его: а вдруг дознались в отделении о непотребном поведении. Даже волосы зашевелились, не то, что сердце в пятки ушло.
– Ваше высокородие, – дворник начал обращаться на несколько рангов выше, чем положено, – ни в чем не виноват. Вот крест святой, и он упал на колени в снег, осеняя себя крестным знамением.
Теперь настал черед испугаться Жукову.
– Да что ты, – бормотал он и пытался поднять с колен дворника, – поговорить надо в тихом месте.
Хозяин метелок и лопат, как был на коленях, так и сделал несколько шагов.
– Вставай, – грозно гаркнул Миша, что дворник вскочил и на полусогнутых потрусил в коморку в полуобороте, заискивающе шепча:
– Прошу, ваше высокородие, следовать за мною.
Глава тридцать первая. Размышливистая…
Последняя депеша, принесенная курьером из канцелярии градоначальника, поразила Ивана Дмитриевича. Он—то всегда пребывал в уверенности, что всякое преступление должно расследоваться тщательным образом, а тут…
«Из дел моего Управления, гласила бумага, усмотрено было, что один из Участковых приставов («Это который? – Мелькнуло в голове у Путилина, но дальше мысль не пошла, гадать не хотелось. – Выясним». ) в течение 4 суток не известил о сделанном ему одним лицом заявлении относительно изнасилования его дочери, причем вместо производства дознания, приступил к самостоятельным следственным действиям с целью предварительно удостовериться в правдивости заявления.
Так как, по статье 303 устава уголовного судопроизводства, жалобы почитаются достаточным поводом к начатию следствия и ни судебный следователь, ни прокурор не могут отказать в том лицу, потерпевшему от преступления или проступка, то полиция, в случае подачи жалобы таким лицом, обязана, расспросив его, с соблюдением правил, предписанных статьями 306 и 307 того же устава, немедленно передать жалобу и протокол расспроса судебному следователю, не останавливаясь на достоверности или недостоверности события, вызвавшего жалобу, если только обжалованное действие преследуется законом под страхом наказания.
Посему, находя в настоящем случае действия означенного Пристава неправильными, и предписал всем вообще чинам столичной полиции принять означенные разъяснения к точному руководству, не допуская на будущее время, каких—либо отступлений от указанного законом (уставом уголовного судопроизводства) порядка действий полиции по уголовным делам».
Иван Дмитриевич отложил в сторону бумагу, потом вновь взял в руки, но повторно читать не стал, только задумчивый взгляд остановился на втором абзаце. Бывали нарушения и у него, на что не пойдешь, чтобы преступник отправился по этапу, но столь явных не наблюдалось. Либо пристав сам возложил на себя роль карательного меча, либо, что того хуже, решил любым путем пытался скрыть столь низкий проступок, тем самым потворствуя преступнику, имея прямую заинтересованность. Не хотелось думать плохо о приставе, всякое бывает – недоглядел, переусердствовал, взял на себя излишний груз.
Страшная вещь – правосудие, один шаг в сторону и оно становится орудием преступления. Вот два непохожих дела – Прекрестенского и на Курляндской улице, вроде бы разные, но объединяет их одно – жажда наживы злоумышленником, хотя и суммы разные и количество убитых, но деньги поставлены выше жизней. Можно Синельникова вывести на чистую воду, но законным способом навряд ли можно сделать, три года миновало. Слова одного преступника против слов другого, вот и загвоздка у судьи. Кому верить? Человеку, который слоняется по России, зарабатывая на жизнь воровством или тому, кто живет добропорядочным господином, проживая награбленное? Хотя то, что оно награбленное, тоже требует доказательств? Одни вопросы, одни вопросы и на них нет достаточно веских слов.