Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
– Евсейка, у него уже покосилась, так он новый хочет выстроить.
– Понятно, более ничего добавить не хочешь?
– Знал бы, сказал, а напраслину ни на кого возводить не хочу.
– Хорошо, – Миша поднялся со скамьи, настроение не улучшилось, толком узнать ничего не удалось, да он и не рассчитывал услышать что—то путное. Артельщики друг за друга горой стоят и стараются в обиду своих не давать. Знакомы давно, может, в деревнях соседями были, а в чужих краях держатся за земляков, иной раз помогают всем миром работающим в артели. Вот и сейчас что—то старшина скрывает, бегающие глаза и вид выдают с потрохами, но вот беда, что этими потрохами не прижмешь, а только дальше строить будешь расследование, исходя из полученных сведений, услышанных слов, подкрепленных и другими свидетельствами.
Озябший извозчик сидел на козлах в ожидании сыскного агента, не делая попыток уехать из этих негостеприимных краев, где, как говорит молва, каждый божий день происходит что—то нехорошее. Вот на днях он слышал, сторговались за хорошие деньги какие—то хорошо одетые люди с возницей, чтобы он отвез в Красное село, так остался и без лошади, и без дрожек, только разбитую голову поимел, а мог бы запросто и жизни лишиться.
– К Лиговскому, – буркнул Миша.
– Звиняйте, – обернулся извозчик, – куды?
– Знаешь дом купца Чистякова.
– Кто ж его не знает, – ответил обрадованный возница, наконец—то можно переехать Обводный, а там и тише и спокойнее, да и городовых на улицах хватает, – домчимся, барин, в пять минуток, не сумливайтесь.
Глава двадцать девятая. Вдовьи слезы, вода и работный смех
Штабс—капитан подъехал к крыльцу трактира «Ямбург», протянул извозчику серебряный четвертак с гордо вздернутым профилем Его Императорского Величества. Бородатый «ванька» обрадовано кивнул и льстиво произнес:
– Благодарствую, барин! Благодарствую! Ваше Благородие, може Вас подождать?
Орлов только махнул снятой перчаткой, мол, не нужно. Разговор, может быть, долгим, так что…
Пройдя через полную посетителями залу, Василий Михайлович начал подниматься по лестнице. Со смертью хозяина ничего не изменилось, народ, как ходил, так и ходит. Кормят вкусно и недорого, так что еще надо, когда урчит брюхо.
Штабс—капитан не выискивал глазами Степана, прошел будто в задумчивости, но отметил, как тот остановился с подносом, окидывая подозрительным взглядом сыскного агента и что—то нехорошее было в этом взгляде, словно волк, вышедший на охоту, остановился, принюхиваясь к морозному воздуху.
На стук поначалу никто не ответил, только тогда, как Орлов занес руку для повторного стука, дверь отворилась. На пороге стояла Мария, кутавшаяся в траурный плат.
– Добрый день!
– Здравствуйте, Мария! Разрешите войти?
– Прошу, – она повернулась и прошла к дивану, на край которого присела. Лицо не выражало никаких чувств, словно с Дорофеем Дормидонтовичем умерла и частичка ее самой.
Василий Михайлович закрыл дверь.
– Вы нашли убийцу? – Взгляд выражал надежду, но через секунду мелькнуло разочарование.
– Увы, – Василий Михайлович развел руками, потом расстегнул пальто, – поверьте, что мы всецело заняты поисками, поэтому у меня возникли некоторые вопросы.
– Я готова ответить, если, конечно, они помогут в поимке преступников.
– Мария, вы сами кого—нибудь подозреваете?
– Да кого мне подозревать? – Мария посмотрела на сыскного агента и снова устремила взгляд в пол. – Даже не знаю… Дорофей ни с кем не скандалил, даже не припомню, чтобы он на кого сильно серчал… Бывало, но он быстро отходил. Всегда говорил, что гнев – это бесы, с которыми требуется бороться смирением. Так что не могу ничем вам помочь, не могу.
– Из работников не мог ли кто держать зла на хозяина?
– Да вы что, – всплеснула руками Мария, – Дорофей хорошо относился ко всем и они дорожили местом в трактире.
– Кого—нибудь выставлял за дверь господин Ильешов?
– Сколько здесь живу, не припомню ни единого такого случая.
– Значит, все работающие появились в трактире до вашего приезда?
– Совершенно верно.
– И сколько их всего?
– Шестеро.
– О каждом можете мне рассказать?
– Конечно.
– Расскажите.
– С кого начать?
– С кого хотите, – улыбнулся Василий Михайлович, – ведь я, в отличие от вас, никого не имею чести знать.
Мария некоторое время молчала, видимо, собиралась с мыслями.
– Пожалуй, начну с нашего самых младших – Васьки и Федьки. Оба с нашей деревни, с год тому у них померли родители, а родным обуза не к чему, вот и Дорофей взял их к себе…
– Помогал, значит, деревенским?
– Бывало, – ответила Мария, сжав губы, и в глазах промелькнула искра искренней утраты, – Дорофей. – и она снова умолкла, теперь на ресницах появились две прозрачные капли, которые женщина смахнула платком. – Тяжело, когда ты никому не нужна и стала обузой для родственников.
Василий Михайлович молчал, давая возможность, выговорится Марии, но она вновь замолчала. В возникшей невольной тишине едва был слышен гул из нижнего этажа. Казалось, что море то выплеснет пенную волну на берег, то вновь откатится.
– Вот они двое, – Мария подняла взгляд на сыскного агента, – что могу о них сказать. От работы не отлынивают, да по углам не прячутся, как некоторые, – и женщина довольно обстоятельно рассказала о каждом работнике, пока не коснулась персоны Степана Иволгина, – про него сказать могу немного. Знаете, люди говорят, что любопытной вороне клюв оторвали. Вот это про него, мне иногда кажется, что незримо он присутствует при всех разговорах, ведущихся в трактире. Не удивлюсь, ежели и сейчас он стоит за дверью, приладив ухо к замочной скважине.
Василий Михайлович резко встал и в три шага оказался у двери, но когда ее распахнул, только услышал удаляющиеся шаги внизу лестницы. Бежать вниз штабс—капитан не стал, а оставил дверь открытой, чтобы видеть лестничную площадку.
– А у нас говорили, что любопытной Варваре нос оторвали.
– Верно, но я думаю, что эта Варвара кому хочешь, нос откусит.
– Так, что вы хотели о нем сказать.
– Вы его видели за дверью?
– Увы, нет.
– Очень жаль, – улыбнулась женщина.