Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
Жуков же обдумывал, как ему найти извозчика, если таковой был. Если «ванька», то найти не представится возможным. Этих на зимние заработки приезжают чуть ли не целыми деревнями, но Мише казалось, что если Перегудов тот убийца, которого они разыскивают, то не сел бы он к извозчику, а дошёл бы пустыми улицами. Кто мелькнувшую тёмную фигуру под фонарями опознает, да и людей на улицах перед полуночью почти нет. Здесь убийца соблюдал осторожность, это тоже надо брать в расчёт. И о дворнике напомнил Орлов кстати, ведь никто и не подумает, что кровожадным злодеем может быть человек, который всех знает в доме, да и не только знает, но и знает, когда кто уходит, когда возвращается. Дворника непременно надо проверить.
У Путилина мелькали обрывочные мысли, и не за одну он не мог зацепиться, то про Синельникова пробежит, то про духовное завещание, то про подозрения Жукова, то, так некстати, про Фёдора Фёдоровича Трепова. Он, хоть и благоволит к Ивану Дмитриевичу, но умеет скоро менять настроение. Пока только предупреждает, что Государь интересуется кровавым делом на Курляндской и заинтересован, чтобы лишние слухи не ползли по столице, ведь Санкт—Петербург – парадная гостиная империи, а, если такое творится здесь, то другие города, видимо, залиты кровью и разбойниками. Такое начнут печатать за границей недруги, которые после Крымской покоя себе не найдут, была бы причина позлословить в адрес Российского государства.
Иван Дмитриевич понимал, что не всякое дело раскрывается за несколько дней, как дело, допустим, в Троицком переулке. Вот убийство отставного поручика Прекрестенского после большого срока только теперь обрело звучание, и, дай Бог, будет поставлена в нем точка. Хотелось бы, чтобы совершалось, как в сказках, по мановению волшебной палочки, ан нет, злодеи стали умнее и тоже совершают преступления не абы как, а с головой, иной раз так запутывая следствие, что приходится продираться сквозь дремучий лес нагромождений неправды, чтобы выйти на нужную тропинку.
– Я думаю, – Иван Дмитриевич, наконец, вернулся на землю, – Миша, продолжай заниматься Перегудовым, но я даю тебе не более одного…
– Иван Дмитриевич, – с мольбой в голосе сказал Жуков.
– Не более одного дня, – с металлом в голосе произнёс Путилин, – я думаю, ты разберёшься и доложишь. – Миша обижено засопел, хотя он и сам в тайне ожидал такого решения, ведь уверенность его в причастности к преступлению Ефима зиждилось прежде всего на неприязни к данному человеку, а неприязнь, это прекрасно знал Жуков, может сыграть, ох какую злую шутку. – Вам, Василий Михайлович, придётся пока заниматься ильешовским клубком. Мне кажется, – Путилин посмотрел на Мишу, – с завтрашнего дня к вам присоединится и ещё один агент.
– Мне понятно, Иван Дмитрич, – штабс—капитан тоже окинул взглядом коллегу, – но мне кажется, не управится наш агент с поставленным за день, – Жуков вспыхнул, как молоденькая барышня, но ничего не сказал, только сжал губы, что, мол, посмотрим, кто не справится, – ему хотя бы два надо, но я не буду противиться, если он придет мне на помощь.
– Миша, справишься за день? – Путилин обратился к Жукову, но тот промолчал. – Хорошо, два.
Жуков с благодарностью взглянул на Василия Михайловича.
– Тогда, господа, за дело. Больше вас не смею задерживать, – Иван Дмитриевич подвинул с края стола бумаги, ждавшие своего часа.
Жуков и штабс—капитан поднялись и направились к двери. Только в коридоре Миша произнёс:
– Благодарю!
– За что? – удивился Орлов.
– За поддержку.
– Пустое. – отмахнулся Василий Михайлович, – сам был молодым и горячим, – добавил он и начал спускаться быстрым шагом по лестнице.
Глава двадцать седьмая. Хождение за добропорядочным господином
Синельников продолжал жить бессуетной, неторопливой жизнью, не замечая слежки агентов, которые тоже привыкли к размеренному расписанию Тимофея. Выходил он из дому ближе к обеденному времени, шёл в трактир. Потом прогуливался пешком, невзирая на погоду, по городу, уходил всегда недалеко от дома. Складывалось впечатление, что он живёт в каком—то томительном ожидании. Службой Синельников обременён не был, и других занятий не имел. По вечерам освещалось слабым мерцающим светом только одно окно, как выяснили агенты, на фасад их выходило три, но свеча горела только в крайнем левом. Чем там занимался Тимофей, установить не удалось.
Синельников зашёл в дом, сыскной агент пробормотал себе под нос: «Ну и. слава Богу! Хоть чайку горячего откушать с морозу». Покинул облюбованный пост и направился к дворнику, с которым, загодя, свёл знакомство. Но не успел пройти и десяти шагов, как внимание привлекла подъехавшая пролётка, и с неё юркнул господин, именно юркнул, в дом, где жил Тимофей. Если бы не это обстоятельство, то никогда бы Мельников не узнал, как впоследствии оказалось, что к Синельникову приехал присяжный поверенный Задонский.
– Какой шустрый, – подошёл к дворнику сыскной агент.
– Хто? – спросил непонимающий хозяин широкой деревянной лопаты, предназначенной для уборки снега.
– Как кто? – кивнул головой в сторону купеческого дома Иван Мельников.
– Ах этот! – махнул рукой. – Приезжает изредка к господину Синельникову. – Иван был весь во внимании. – Сколько его разов видел, так соскочит с извозчика и в дом, не иначе не хочет, чтоб его заметили.
– Подозрительно.
– Чего там? Господин Синельников хороший человек, к нему дурные ездить не будут.
– Так—то оно так, но…
– Да так, – пробормотал дворник, рассчитывающий, что новый знакомый пригласит его, как обычно в ближайшую портерную, а тот развёл какие—то ненужные разговоры, – али к тебе, Иван, гости не ходють?
– Бывает.
– То—то и оно, что бывает, – передразнил дворник, уже чувствовавший запах свежего хмельного напитка, даже в животе заурчало.
– Может, посидим в твоей коморке? – Иван перевёл разговор в другую сторону.
– Работы много, – буркнул дворник.