Пилигрим
Шрифт:
22
Поиски, осуществляемые мною во имя достижения просветленного состояния, в котором мне, с одной стороны, откроется сущность и предназначение всего, что только есть на свете, а также прояснятся и сделаются очевидными сокрытые связи между всеми вещами и явлениями, заводили меня все дальше в неизведанные мною дотоле места, которые оказывались, хотя и отличными от мест, где мне уже доводилось припадать к источнику мудрости, временно утолявшему мою жажду, но она имела свойство вскорости возобновляться и иссушать меня изнутри все сильнее, однако же во многом ничего совершенно нового мне не открывалось - те же ровные или холмистые земли, те же лесные растения, разве что в одном месте более теплолюбивые, а в другом - предпочитающие влажный климат; такие же самые люди, как и везде - и мужчины, и женщины, отличаясь одеждами, украшениями и пристрастиями к той или иной, временами к самой неожиданной, пище, оставались одинаковыми по сути своей и, как и везде, в первую голову оправдывали свое предназначение к продолжению рода, хотя и изъяснялись на разнообразных наречиях. Преодолевая одну горную цепь за другою, проплывая реку за рекой, пересекая непроходимые чащобы и пустыни, в коих не было ни единой травинки, а вода выпадала дождем не чаще, чем раз в десять лет, я перенапрягал силы свои в поисках,
Иногда встречались на моем пути особенно занятные достопримечательности или своими качествами выделяющиеся люди, и мне казалось, что вот, в этом самом месте, здесь и сейчас откроется мне нечто, что успокоит мятущуюся потребность во мне самом и приблизит к той мере безмятежности, что именуется нирваною, но малое время погодя открывалось мне, что такое же самое учение, хотя и изложенное другими словами или на другом наречии, открывалось мне в таком-то месте таким-то человеком, искушенным в искусстве славословия и изложении философических категорий, и я постигал - все, все повторяется, вот сейчас он говорит так, а вот сейчас он скажет то-то и то-то, что будет означать переход вот к такому-то постулату... уже известному мне!
Пребывая почасту в разочаровании и унынии, следовал я от одного приметного и достославного пристанища мысли к другому, подбирая изюминки мудрости из дорожной пыли и наслаждаясь их редкостью и вкусом, переходя от одного селения к другому, проходя один горный перевал за другим, проводя ночь за ночью - когда у очага постоялого двора, в котором богобоязненный хозяин не посмел отказать одинокому и неимущему путнику в пристанище и некоторой пище, а то и под открытым небом у костерка, на котором когда удавалось, а когда и нет просушить одежду, проплывая реку за рекою на плотах или на попутных рыбачьих байдарах, прошел я торными путями сквозь две речные долины, населенные преимущественно ханями, с некоторой примесью иного населения, большей частью из тех, кого пришлые хани поработили во время оно и принуждением заставили исполнять для них всякую черную и тяжкую работу, и вышел к побережью моря, именуемого, как и многое другое в той стране - Желтым. Мне довольно рассказывали из встречных на пути моем, что в той стороне лежат многие страны, населяемые всякими удивительными людьми, которые носят собачьи уши или голов не имеют, а рот и глаза полагают на животах, или которые живут совершенно по-скотски, питаясь лишь подножными кормами, которые достать могут, а сами полей не возделывают и заготовками не утруждаются. Сам я ничего такого, за исключением людей, впавших в дикость и растративших всякие достойные умения, никогда и нигде не встречал, так что, хотя и выслушивал сказания, в надлежащее время рассказываемые, относился же к ним с изрядной долею скепсиса, ведь все это говорилось не очевидцами, а с чужих слов, на которые полагаться в полном виде не подлежит. Некие же иные сказывали мне, что за морем, впрочем, недалеко, действительно на островах есть страна, которую населяют близкие ханям люди, похожие на них и внешним обликом, и писанием своим, да и во многом другом сродство проявляют, однако во многом другом они наособицу стоят, исповедуя многие учения собственного толка и необычные весьма, только попасть к ним можно не иначе, как морским путем на корабле. Во мне тогда же пробудилось сильнейшее любопытство и укрепилось решение про себя неизбежным проникнуть в это загадочное место, достойное изучению и осознанию, и с тем намерением, тайно имея его в себе, я передвигался по побережью, якобы бесцельно, тогда как на самом деле исподволь изыскивая удобного случая. Так мне удалось посетить и осмотреть весьма многое количество приморских селений, в которые большая часть населения занималась рыбной ловлею, сбиранием моллюсков и водорослей, которые шли как на питание, так и на выделку разного рода имущества, наподобие корзин, веревок или тканей. От них я узнавал некоторые, впрочем, часто фантастического вида, подробности о заморских странах, и убеждался в том, что рассказчики говорят с чужих слов, потому что сами далее ближайшего ярмарочного торжища никуда не путешествовали.
В одно время довелось мне прийти в довольно крупное поселение, строения которого как бы окружали берега узкой, извилистой и примечательно глубокой бухты, в которой, помимо обычного в тех местах великого числа рыбачьих лодок и джонок под бамбуковыми парусами, на которых перемещаются местные торговые люди, а также и проживают вместе с многочисленными семьями, домашним скарбом и мясными животными, стояли и действительно большие корабли, видом те же джонки, но преизрядного размера, которые имели полное право назваться морскими судами и имели способность пересекать морские просторы, а не болтаться в виду берега, подобно мелким суденышкам. Вскорости, сойдясь на короткой ноге с некоторыми местными, я уже знал, что эти корабли на самом деле ходят далеко в море, большей частью к берегам Лаоса и Вьетнама, куда отвозят рис и рыбу, шелка и некоторые изделия промыслов, особенно же знаменитые лаки, взамен приобретая сиамских обезьян, золотой песок, особый род выделываемого там банджа, а также красивых тайских и вьетских невольниц, ценимых во многих местах за тонкость черт и замечательную способность к молчанию. Как мне было сказано, иногда на таких кораблях плавали также и в Ямато, где с большими прибылями продавались каллиграфические свитки с поэмами и философскими трактатами, а также многие из искусно изготовляемых в стране Хань вещей, однако плавания такие свершаются весьма редко и не регулярно, а так, когда придет настоятельная необходимость в таком предприятии, и не ранее того, а другого пути попасть на острова вовсе нет.
Получивши такие сведения, я пришел к неминуемому заключению о том, что попасть на нужный корабль, который идет в вожделенное для меня место, и есть главная и основная цель моего пребывания в том селении. Жизнь в нем была очень и очень непростой, а содержание излишне скудным, но одно было замечательно - работы, чтобы могла прокормить меня и дать некоторые средства для продолжения путешествия, там имелось в достатке, главным образом, работы для рук и для спины - поднять, принести, перетащить, погрузить и разгрузить, и многое подобное. Так что и мне довелось сполна взвалить на себя эту долю, впрочем, жаловаться не приходилось, ведь мне удавалось не только обеспечивать себе сносное существование, но и заводить знакомцев в тех местах, куда доступа иначе бы не было - среди портовых грузчиков или команды кораблей. Там я присмотрел нескольких людей, с которыми счел возможным
Капитана Кусуда я нашел в самом расстроенном состоянии чувств, чего только и можно ожидать от человека, чьи дела находятся в состоянии далеко не блестящем, а он сам никаким образом не в состоянии их исправить, отчего прием, им мне оказанный, любезностью не отличался, и он все порывался изгнать меня со своего корабля прочь, и я его в том винить не смел. В самом деле, убытки его от простоя превысили уже всякие мыслимые пределы, команда, находясь в вынужденном безделье, распускалась и ленилась чрезмерно, и удержать ее от этого никакой возможности не представлялось, и если бы не невозможность возвращаться порожним, капитан бы предпочел плавание с одним балластом лучшим выходом, нежели пребывание в ожидании в порту. Как я уже сказал, прием его было неласков, и слова, с которыми ко мне он обратился, перемежались одно через другое такими, как "прочь!", "пошел вон!", "кто допустил?" и "как таких земля носит!" Я же, тираду его выслушав, обнаружил, что устранять меня с корабля грубым физическим насилием никто как будто не собирается, и обратился с учтивой речью:
– Досточтимый Кусуда-сан, не благоволите ли вы предоставить мне возможность пересечь непреодолимые для меня морские просторы на вашем достойном судне, дабы совершить предначертанное мне путешествие в страну Ямато в поисках просвещения и просветления?
Из того потока слов, что Кусуда обрушил на меня, "пошел вон!" было из разряда самых приятных любезностей, но я не отступал:
– Мудрый суфий Авад Афифи из Туниса говорил мне: "Путь, которым потоку жизни суждено продлиться в своем странствии, осуществляя непрерывность, записан на песке." Я же в странствии своем прошел пески пустыни и непроходимую чащобу джунглей, где каждый гад напитан смертельным ядом и алкает излить его на тебя, и я в поисках истины прошел горные перевалы, где воздуха недостает, что наполнить им грудь, а солнце сияет, но не согревает, и облака окутывают тебя, как вата хлопкового дерева, и застят глаза, так что уже и не знаешь, куда направил стопы - вверх ли, вниз ли, или же в сторону бездонной пропасти, кою не распознать, пока не сверзишься в нее, навстречу острым пикам скал, ожидающих встречи с тобою не дне ее. И я прошел многие места, и те места, где богатство валяется под ногами, и никому нет нужды склониться к нему, и места, где пьют пыль и едят дорожные камни, ибо ничего иного нету для пропитания и утоления жажды, и везде я встречал учителей и людей, умудренных в смысле жизни и законах ее, и искал истины, но не чувствую по сей миг, что обладал ею. И я узнал от ханей, углубленных в учениях, что есть одно, называемое ими Чань, которое всю жизнь в Ямато составляет, и именуется там Дзен, и только там есть подлинные учителя его, потому что Бодхисатва, войдя в ханьские пределы с запада, из страны Хинд, прошел по всей земле и, подошед к морю, пересек его, дабы нести учение сие в Ямато. И я следую путем его за просветлением, и прошу вашего позволения проследовать туда, поелику сие будет хорошо и полезно обеим сторонам, и верно в разных ипостасях понимания сего.
Кусуда же, хотя и фыркал недовольно, видом напоминая камышового кота, злобного, свирепого и трусливого, обычного обитателя болотистых равнин, изобилующих птицей и рыбою, где для пропитания отнюдь не требуется устраивать сражения и открыто биться за кусок мяса, а вполне достаточно одного только хитрого посягательства из засады, внимал мои словам, а не велел немедленно исколотить меня палками по животу после еды, как то повсеместно принято у ханей, или палками по пяткам, как это в обычае в Ямато, отчего я осмелел и продолжал увещевать его:
– Говорят, вкус яблока не познаешь, с древа его не сорвав и не распробовав. Вот, слышал я, есть неподалеку от древнего Киото селение ямабуси, которые более нигде не живут и пределы своего места не покидают никогда, и означенные люди, будучи просветленными во многих таинствах, открывают присущее им знание лишь тем, кто к ним сам добирается, многие препоны в пути преодолевая. И мне видится необходимым с мудрецами из ямабуси повидаться и в дискутацию вступить, ибо во многое понимание они проникли глубже и основательнее, нежели многие прочие, а для сего дела пересечь море есть наипервейшая надобность, о чем я вынужденно прошу вашего добродетельного вспоможения. Знамо мне, что ямабуси почитаемы, как мистики, но неведомо, что разумеется под именованием таким. И волнительно определить, как монашество осуществляя и чин воздержания и невреждения поддерживая, они деятельность ведут по мере надобности, и когда потребно - воителями становятся, подобно некоторым йогам в Раджпутане и ламам в Тибете, которые, впрочем, почитают принцип целесообразности превыше ценности жизни и здоровья того, кто сему принципу противостояние учиняет. Слышал я, что самоназывание их перелагается как "Братья Отшельники" и они претендуют на владение магическими искусствами, и живут в убежищах в горах и скалистых отрогах, откуда они выходят, чтобы предсказывать судьбу, писать заклинания и продавать амулеты, они ведут таинственную жизнь и не допускают никого к своим тайнам, кроме как после утомительной и трудной подготовки постом. Но никому не довелось определить, откуда адепты ямабуси прибывают - приходят ли сами по себе и по внутреннему зову, или же рождаются среди самих насельников, а может, рекрутируются как-то еще, и все перечисленное, и многое неназванное предстоит мне постигать в скором будущем, если буду я допущен на борт "Нихон-Мару" за способствование благополучному плаванию ее всеми моими скромными силами, невеликими умениями, да за подробные рассказы за трапезою, если условия плавания сему возражать не намерятся.
– Ах, хитрый барсук! Ах ты, лис-оборотень!
– вскричал Кусуда в притворном гневе.
– Воистину же сказано: сердитый кулак не бьет по улыбающемуся лицу! В моем бедственном положении ты, оборванец, явился мне расположением судьбы. Открылось мне - разговор с тобой имеет более высокую цену, нежели плата за твой проезд и кормежка из общего котла. Ты послан мне свыше, а не взять же то, что даровано Небом, значит себя наказать. Почитай себя уже на моем корабле без всякого рода мзды за то, лишь поклянись тем, что превыше всего для тебя, что ежевечерне или как прикажу, станешь разделять со мною пищу и, набивая утробу по своему усмотрению, упиваясь сливовым вином из капитановых запасов, не предашь забвению обета своего подробно излагать странствие свое к обоюдному нашему удовольствию.