Пилигрим
Шрифт:
– Но ведь сказано - яви язву свою на площади на обозрение всем, и проси совета, и найдется обязательно либо сам страдавший такою же язвою и облегчение поимевший, либо знающий, как некто, использовав такое-то снадобье, в том страдание свое прекратил. В том и мудрость.
– Скажу тебе, это лишь одно из многого, мудростью полагаемого. Те же христиане веруют - скрытый грех наполовину прощен; но истинно ли сие? Никому не ведомо.
– Истинно почитается, чему невероятные свидетельства есть, откровение больной души исцеляет боль ее. Неужто спорить об этом?
И мы все согласились в том, что беседа благородная, а не спор о том, кто прав, почасту в горлопанство пустословное переходящий, есть отдохновение души от забот ее и бальзам на боли ее, и вернулись к напиткам и кушаньям, не ускоряя хода событий, что вообще является делом неблагодарным, ибо все и каждое должно следовать, как предначертано ему, а иное все нарушает ход вещей, что есть мировой закон. Известное время спустя, Абу обратился к нам:
– Мнится мне, что наступило время откровенному разговору и беседе средь праведных, о благородные. Есть время собирать камни, и время разбрасывать их; есть время беседовать,
И я сказал, обращаясь к Абу:
– Воистину, чтобы речь твоя была не в тягость тебе, а в удовольствие, и облегчение душевное наступило так естественно, как ночную мглу сменяет утренний рассвет - вначале едва лишь намеком, а потом все ярче и ярче, до катарсиса, что полуднем зовется, когда все природные силы пробуждаются полностью и окончательно, простри левую руку свою к дастархану и наполни ее этим серебряным стаканом с лучшим сирийским кофеем, в котором удивительная крепость сочетается с изысканной мягкостью и бесподобным вкусом и ароматом, а правую же длань, лишь только скажи желание свое, готовы мы наполнить чубуком подлинного турецкого кальяна, заправленного самолучшим табаком, и только прикажи - хочешь, яблочным, а хочешь - черносливовым, или же вишневым, или же персиковым, или же розовым - все для твоего удовлетворения, и мы рабы рассказа твоего, обращенные в слух. Говори же!
И Абукир почал:
– Повторение того, что могли вы почерпнуть где-либо в другом источнике, не есть украшение рассказу моему, как изъян плода способен вкус его испортить, но и невеликий грех, ведь не зная источника, не оценишь и вкус воды. Знамо дело, в каждом строении, великим искусством воздвигаемом, есть и изначальный камень в основе основ его, он и шероховат, и неказист, а только без него не ставятся беломраморные стены, изукрашенные резьбою, не оскорбившей бы и драгоценности, украшающие супруг хана в гареме его; и в великом ливанском кедре, каждая ветвь которого благородна в каждом повороте своем, а древесина благоуханна и прочна, а семя его исполнено маслом и как бы молоком, имеется грязный и корявый корень, который недостоин явления на свет, но без которого кедру не быть и не устоять; и в моем рассказе есть первое слово, и звучание его оскорбить способно слух, и вид его не изящен, а смысл его темен и до поры сокрыт, и название тому слову - страсть и любовь.
Надо же вам знать, что родом я из пустынников великой пустыни Аравийской, в коей песка больше, чем звезд на небе, воды меньше, чем в пиале, кою принято выпивать за беседою, стебли сорго и финиковые пальмы, способные давать пропитание, возможно счесть, причем пальцев на двух руках будет слишком для того много, а людей, жаждущих пропитания и имеющих это неоглядное место своим жительством, многие сотни, что кажется очень малым числом в бескрайности пустыни, на деле же слишком много, потому что им не хватает всего для жизни их. Люди там племени одного, имя ему И-н-Тартаит, только к разным родам принадлежат, я же отношусь к роду Бибанову, который там не из последних есть, и у него оазисы, и пальмы, и скот в изрядном числе имеются. Не стоило бы ничего большего и возжелать мне, в том роду проживая, если бы мои родители не сгинули неведомо куда, и я сам оказался в роду без сильных родственников, что обыкновенно означает полное ничтожество таких людей. Имуществом моим меня снабдить было некому, а без того нечего и полагать надежды обзавестись семьею, стадом или садом, или как иначе укрепиться, и есть лишь два пути жизни - или идти в приживалы к богатому родственнику и батрачить на него рабским трудом всю жизнь за малое пропитание и недостаточное одеяние, не имея способа как-то переменить состояние свое, либо же отважиться племя свое покинуть и уйти на вольные хлеба, тяжкими трудами хлеб свой зарабатывая по дарованию своему - кто в ремесле, кто в уходе за стадами, а кто, как я, судьбою одаренный способностью в самую темную ночь направление пути не терять, и в звездном чертоге читать так ясно, как немногие и в книге на знакомом наречии читать умеют, и источники воды знать, и на многих языках объясниться, и в управлении караваном уметь, и в руководстве людьми преуспеть - те идут в услужение караванщиками или проводниками, отдавая часть, и большую, старейшинам своим за то, что они продолжают считать тебя в И-н-Тартаит племени, где бы ни пролегали пути твои, и готовы подтвердить сие, ссылаясь на традицию да на племенную хронику, указав и имя твое, и отца твоего, и лета твои, потому что человек без роду и без племени пригоден лишь состоянию рабскому и на него каждый сильный горазд длань свою распространить и закабалить.
С младых ногтей я был приспособлен к караванному делу, отчасти способностями, судьбою мне дарованными (скажу вам, это воистину единственный дар, что мне дан был щедро, великодушно и бескорыстно), а также и моею безнадзорностью и отсутствием родительского попечения, вследствие чего вступиться за меня оказывалось некому и всякому было сподручно навязать мне некие обязанности, исполнять которые самолично не было особого желания или почиталось уроном собственному достоинству. По той самой причине, которая угнетает тело, но закаляет душу и придает рукам умение, я сызмальства научился не просто ходить за животными, чему и недоумок обучиться способен, но именно обходиться с ними, вступая в полное взаимопонимание, может быть потому, что и сам был низведен почти что до их уровня и они признавали меня за своего. Помимо этого умения, приобрел я всяческую сноровку в вязании узлов и в разведении огня, в выборе подходящего места для ночлега и в искусстве разбить походный шатер, уверяю, совсем непростом и нелегком для подростка, чьи мускулы еще не обладают нужной силою и прочностью, и уже с юных лет караванщики нашего рода стали видеть во мне не обузу, а некую толику помощи, и брали меня в странствия, где я исполнял роль мальчика-раба со службой за все. Ах, воспоминания того времени горьки для меня и тяжелы, но ведь все, что не сумело погубить нас, то закаляет и укрепляет, так и я к пятнадцатилетию своему мало того, что окреп физически, но и проявил недюжинные способности ориентироваться в пустыне, что почти также сложно, как в открытом море, но куда опаснее из-за непредсказуемости песчаных бурь и смерчей, способных замести и погубить караван в считанные минуты.
Как оказалось, способность
Когда же мне исполнилось пятнадцать и отец, буде он у меня наличествовал, должен был бы уже приискать мне достойную невесту для моей первой жены, довелось мне выйти в дальний караванный путь, куда меня взял с собой один из караванщиков, что занимался отхожим промыслом, испросив на то позволения старейшин. Неведомо доподлинно мне, но по некоторым признакам полагаю я, что тем самым он готовил меня к принятию решения судьбоносного, что должно было определить, да и определило, предназначение мое на годы вперед к пользе взрастившего меня рода-племени. И я, не имея причины и возможности отказать, выслушал приказание его и в назначенное время выехал с ним вместе на быстроногом дромадере в ярмарочное место, где нам надлежало принять караван, который необходимо было доставить в установленный соглашением краткий срок из одного места в другое, в полной сохранности животных и товаров и, по возможности, также и людей. Путь был знаком мне лишь по устным рассказам, потому что там мне ходить еще не привелось, но ничем особенным, как-то: песками зыбучими, логовищами разбойных шаек, местами, где джинны и ифриты обитают - примечателен он не был, а что до отсутствия колодцев да малого количества топлива, так этому удивляться не приходилось, скорее, наоборот, если в пути имелся колодец, нужно было быть готовому сразиться у него с какими-нибудь голодранцами, порешившими поживиться на продаже воды путникам. В караване всего-то насчитывалась дюжина верблюдов, все под вьюками, только на паре из них вместо вьюков поделаны были особого вида плетеные корзины, скрепленные железными прутьями; в них находилось некоторое число невольниц, доставляемых в гарем приобретшего их на торжище невеликого князька, кочевавшего где-то ближе к побережью Красного моря и, по слухам, разбогатевшего на продаже жемчуга, сандала и амбры. Несколько ослов предназначались для главных в этом караване, а для нас, проводников, оставался единственный дромадер, который нам же и принадлежал, и о пропитании его в пути мы обязались сами же и озаботиться.
Нет нужды утомлять вас пересказами дорожных перипетий, которые и в этом походе мало чем отличны были от всех других - каждый чем-то примечателен, а все вместе так на одно лицо, и мои обязанности были в нем обычными, но два случая отличают его бывшего ранее и происшедшего потом: в том караване я вел его самостоятельно, поелику наставник мой или хозяин, как рассудить, занемог животом и головою и слег, да так основательно, что его пришлось оставить в том месте, откуда нам следовало отправляться, вместо того, чтобы выехать, как положено, во главе каравана и вести его верной дорогою; много позже мне открылось, что из той хвори выздороветь ему так и не пришлось, и он скончался некоторое время погодя, так что даже и не смог возвратиться к семье, и был похоронен по обычаю до заката там же, где и скончался. Мне же самому, невзирая на недостаточные годы моего возраста, привелось встать во главе каравана проводником, дабы не нарушить соглашения о том и не поставить родовую казну пред необходимостью уплачивать за то пени. И я свершил сие так, как обычно водится, и провел караван чрез весь путь со всеми назначенными остановками и положенным числом биваков и ночлегов, и не допустил ни потери товаров, ни падежа скота, вдобавок же и срок, отмеренный на весь путь, превышен по моей вине не был, потому что ни в одном месте мы не отклонились от намеченного, и шли от звезды к звезде и от бархана к бархану по приметным отметкам, и в назначенное время вошли туда, куда и было положено, за что мне, как проводнику, выплатили обычное вознаграждение, однако же мои наниматели отказались заплатить также и за работу старшего моего, указав, что он даже не смог выйти в путь с караваном, ну а то, что он прибыл к месту его отправления, по их мнению, не считается и относится к его риску. Так ощутил я первое разочарование в денежных вопросах, коего не имею забыть и по сей день, впрочем, позже не раз убеждался я, что лишь деньги, взятые вперед, исключают обманы и желание сэкономить на тебе, неминуемо возникающие в голове привыкших к извечной выгоде торговых людей, но тем временем я был слишком мал и неопытен для того, да и мои обстоятельства не признавали за мною права требовать от них какой-то там справедливости, ведь слово такое им неведомо.
Второе же случившееся запомнилось мне на всю жизнь, как и обман в деньгах, и поныне предо мною стоит.
Как я уже сказал, караван, мною ведомый, кроме самого обычного груза, мертвого, так сказать, состояния, уложенного в тюки, затейливо перевязанные и упакованные, перевозил груз живой, а именно невольниц рабского состояния, товар редкостный и дорогой, а оттого хранимый пуще зеницы ока - к эти же были наособицу приставлены своя охрана и прислужницы, а из клеток их и вовсе не выпускали во все время пути, не то чтобы бегства или порчи опасаясь, а в успокоение их будущему владельцу, мол, имущество его безнадзорным на малое мгновение даже не оставалось. Участью же невольниц в действительности никто и не озабочивался, они были дорогим товаром, и не более того, в лице перевозившего их купца, которому еще только предстояло выручить за них мзду, в надежде на что он и взялся за работу, которой торговые люди обыкновенно чураются. Наверное, теперь, задним числом, я могу утверждать это с определенной уверенностью, наверное дела купца, нанявшего меня сотоварищи в проводники, были нехороши, если не сказать - совсем плохи, ведь обстоятельства его делу совсем не благоприятствовали - и срок доставки краток, и путь не прост, и товар требует особого обхождения, но, видать, иного ему уже не оставалось, и он сыграл пан или пропал лишь бы не пропасть, да еще болезнь старшего проводника чуть ли не сорвала его предприятие, из чего заключаю, что положение его стало просто отчаянным. И он принял на себя обязательства, противоречащие его делу, и повез в дальнюю даль невольниц.