Пират.Дилогия

Посняков Андрей

– А мне? Ято могу ставку сделать, а?

Это произнес один из проснувшихся пьяниц – жилистый, лет за пятьдесят, мужичок, с седой бороденкой, одетый в грязносерую рубаху и темный бархатный жилет с оторванными пуговицами.

– А ты кто такой естьто? – удивленно спросил Сильвио. – И за что сидишь?

– Меня зовут Хосе Домингес! – пьяница с гордостью выпрямил плечи. – И в этом городе я не последний человек, клянусь Святой Девой! Ооо, про старого Хосе вам всякий скажет, нет такого человека, чтоб меня не знал или хоть раз в жизни не обратился ко мне за помощью.

Андрей недоверчиво хмыкнул – впечатления человека благородного новый знакомец явно не производил. Простолюдин, это видно, однако речи ведет хвастливые. С чего бы?

– Да кто ж ты, ответь? – нетерпеливо повторил Головешка.

– Сапожник я… кто ж.

Забулдыга отвечал таким тоном, словно бы являлся не меньше, чем заместителем коменданта форта или уж по крайней мере владельцем нескольких доходных домов и пары мельниц.

– Ах, воон оно что – сапооожник. Тот еще маркиз!

– Напрасно смеетесь, – обиделся Хосе. – Без башмаков ходить могут разве что дикари, вон… – он презрительно мотнул головой в сторону индейцев. – Нормальный же человек, хоть ты дворянин, хоть простой горожанин – без башмаков нельзя никак! Босиком только каторжники да нищие ходят, да еще дети малые – так на то они и дети, ага. А сапожников, кроме меня, в городе только трое. Трое! И спросите, кто самый лучший? Старый Хосе!

– Что ж ты тогда здесь сидишь, лучший? – засмеялся Сильвио. – Иль местным офицерам сапоги не нужны?

– Как не нужны? Нужны… А сижу – за дело! – сапожник с гордостью повел плечом.

Головешка хлопнул в ладоши:

– О как! Первый раз вижу человека, который бы признался, что за дело сидит! Обычно все говорят другое.

– А с чего мне юлить? Старый Хосе – человек честный, об этом все знают. Хватанул колодкой жену – так ведь тоже за дело. Чего она… Эх, – старый пьяница уныло махнул рукою. – Говорили мне люди – на индеанке женись, так ведь нет… Сейчас бы жил – в неге, в любви… Не, вообщето, моя аллигаторша… гм… Трухильдия баба ничего себе, только на расправу скора, а так…

Сей интереснейший рассказ прервали чьито послышавшиеся снаружи шаги и скрежет засова. Распахнулась дверь и в камеру заглянул стражник в непонятного цвета мундире, перепоясанном крестнакрест широкими белыми лямками:

– Эй, дядюшка Хосе, ты там не помер еще?

Повернув голову, сапожник довольно осклабился:

– Не. Как, Пабло, сапогито не жмут?

– Да не жмут, дядюшка Хосе, – на совесть сработал.

– А! Что я говорил?!

– Тут твоя… как ты ее зовешь – аллигаторша – поесть тебе собрала, так забирай.

В камеру полетел увесистый узелок, ловко пойманный Головешкой. Захлопнулась дверь.

– На вот.

Бунтовщик протянул передачку адресату, и тот, развязав узелок, тут же организовал «поляну», гостеприимно пригласив к столу всех остальных… кроме индейцев – те даже и не повернулись, все так и хранили презрительное молчание. Ну что ж – вам с голоду помирать.

«Аллигаторша» Трухильдия прислала своему благоверному горшок кукурузной каши с мясом и перцем, соленые помидоры, чеснок, пару луковиц и вкуснейшие, обильно напичканные перцем и специями пирожки с луком, мясом и прочим ливером. Да! Еще и кувшинчик вина не забыла.

– Эх, виното разбавленное! – охоботив с полкувшина с видом лет триста бродящего в безводной пустыне странника, старый Хосе выругался и сплюнул. – Выходит, не зря бил. Учил умуразуму.

– Слышь, Хосе, – похрустел пирожком Головешка. – А ты ее вообще – за что приложилто?

Сапожник наконец оторвался от кувшина:

– Кого?

– Ну женуто свою, ага.

– Да… в общем, было за что.

Быстренько замяв тему, Хосе безуспешно попытался растолкать своего соседа и, махнув рукой, навалился на кашу, которую ел прямо руками – благо густота консистенции сего питательного продукта это вполне позволяла.

Однако ж насладиться пиром Громову до конца не дали – вновь распахнулась дверь и в камеру заглянул стражник, на этот раз не Пабло, а какойто усач в синем кафтане с крагами.

– Эй, бунтовщики! – зычно крикнул усатый. – Кто тут у вас за старшего?

– Ну я, – прожевав, обернулся Андрей.

Стражник поманил его пальцем:

– Тогда пошли. Наши господа желают тебя видеть.

И снова ощущение дежавю: длинные гулкие коридоры, факелы, решетки, стража. А вот и крепостной двор, чемто похожий на площадь Вогезов в Париже: еще б статую короля Людовика, фонтан да деревья. Увы, здесь деревьев не было, лишь зеленела местами уже успевшая выгореть на местном жгучем солнышке травка. Прямо по траве и пошли, пересекли весь двор по диагонали, а затем поднялись по широкой лестнице, что вела на второй этаж, в просторный кабинет с распахнутыми настежь ставнями. Окна, конечно же, выходили во двор, снаружи оставались лишь бойницы да пушки, крепость все ж таки.

За длинным, устланным зеленым сукном столом, под портретом какойто коронованной особы в парадной золоченой раме, узника дожидались трое, один из которых был священник в длинной, фиолетового цвета сутане, другой – длинный, как верста, военный в белом щегольском мундире с серебряными пуговицами и галунами, и третий – явно штатский – добродушного вида толстяк в камзоле темносинего бархата и ослепительнобелой сорочке. Этакая сталинская «тройка» для суда над врагами народа – начальник местного отдела НКВД, председатель партбюро, прокурор. Интересно, кто здесь за прокурора? Священник? Вряд ли. Так что же – толстяк?

– Ага, явился! Это тебя прозвали Висельником? – первым как раз и начал беседу толстяк, и теперь он уже не казался Громову таким добродушным.

Сесть узнику не предложили, он так и стоял в углу, а чуть позади – два вооруженных палашами стража.

– Ну? – не дождавшись мгновенного ответа, фальцетом взвизгнул толстяк. – Не желаешь с нами разговаривать? А ты, я вижу, упорный… как те дикари, что сидят здесь уже второй месяц, и скоро, видно, сдохнут, ежели мы их допрежь того не повесим… А, господа?