Письма из замка дракона 1/3
Шрифт:
Знаешь ли ты, почему король на следующий год выпустил Пьера, да еще выдал свою единокровную сестру за нашего с Пьером сына? Понятно, Жак-то в опалу и не попадал. Он же, когда Людовик сбежал от отца в Бургундию, то и дело шастал к нему рассказать новости и вообще. Чего у нынешнего короля не отнять – это умения привлекать молодых сторонников и почитателей, свойственное ему еще когда он был дофином.
Но кто сказал, что именно ради Жака [15] Людовик выпустит его отца? Я считаю, Людовик чувствовал, до чего его доведут дурные отношения со всеми фаворитами отца… а они таки довели вскоре – до восстания Лиги за общественное благо [16] . Конечно, ты можешь сказать, что с моей стороны странно объяснять ранние события поздними. Впрочем, ты из вежливости никогда такого не скажешь. Но, по-моему, будущий Всемирный паук уже прикидывал, на кого опереться в подобном случае, и вспомнил ту же Прагерию, когда Пьер де Брезе чуть ли не единственный остался верен королю [17] . И рискнул положиться на то,
15
Людовик XI выдал свою единокровную сестру Шарлотту Валуа, дочь Аньес Сорель, за Жака де Брезе, который, правда, и не попадал в опалу, а ездил к Людовику в Бургундию докладывать обстановку при дворе. В Бургундии Людовик скрывался от гнева отца в последние годы жизни Карла VII. Но Мирей думает, что Людовик выпустил Пьера и назначил главнокомандующим не из-за Жака, а из-за Прагерии.
16
Став королем, Людовик XI не только посадил в тюрьму Пьера де Брезе. Он прогнал со своих мест людей, верно служивших его отцу (в том числе, естественно, против него – он ведь постоянно устраивал против отца заговоры), и не за какие-то провинности, а по личной неприязни. Они объединились против него в Лигу за общественное благо. Главными в ней были герцог Бургундский Филипп Добрый, его сын Карл, тогда граф Шароле, и младший брат Людовика Карл, тогда герцог Беррийский.
17
С восстанием Лиги за общественное благо оказалось, что у Людовика нет надежного руководителя для войск. Он вспомнил поведение Пьра при Прагерии практически в такой же ситуации, хоть и при другом короле, и, выпустив его из тюрьмы, назначил на эту должность. Благодарность за то, что выпустил из тюрьмы, должна была, по мысли короля, перевесить обиду на то, что он же его туда и заключил.
Прогадал Пьер. Судьба – или Бог – решили, что хватит везения. Муж погиб [18] – подумать только! уже больше десяти лет назад, – командуя войсками короля против войск Лиги. Замысел у него был отличный, как всегда. Но сил, наверное, осталось не так много, и их не хватило. Кто знает, как поступил бы он, если бы не погиб, когда восставшие сеньоры взяли верх, пусть и временно, и король поспешил договориться с ними, удовлетворив все их требования. А устроила это, как ты помнишь, я!
18
Пьер де Брезе погиб при Монлери в конце июля 1465-го. Как всегда, он действовал по собственному разумению, ибо был заинтересован в столкновении, чтобы показать обеим сторонам свою полезность. Король-то приказал ему столкновений избегать.
И все-таки, интригуя против короля, я оказалась не права. У меня были причины. Но надо было подумать и о последствиях. Понятно, что держаться надо одного сильного игрока, пусть он и проигрывает собравшимся в кучку слабым. Ведь, временно взяв верх, они непременно передерутся – и проиграют. Так и получилось, ты помнишь, для этого даже не надо было заниматься интригами против них; а Людовик занимался, так что проиграли они очень быстро – и я вместе с ними.
Но не совсем. Ведь для меня главное – что среди проигравших не оказался мой сын, новый Великий сенешаль Нормандии Жак де Брезе [19] . Совсем не сразу король назначил его официально. Да и как он мог бы это сделать, если согласился сделать своего брата герцогом Нормандским. И даже не сразу, как отнял Нормандию у брата. И даже не сразу после того, как брат его умер, будучи в тот момент герцогом Гиенским. А только в прошлом году. Большой испытательный срок! Но все это время все все равно знали, что он – Великий сенешаль Нормандии. Ведь он перешел к королю, когда я договорилась с Лигой о герцоге для Нормандии. Как спустя время оказалось, правильно перешел. Но тогда! Наконец-то Нормандией правит принц королевской крови – радовались все нормандцы, а больше всех я, в силу того, что приложила к этому руку и могла поставить это себе в заслугу. Не каждому мужчине такое удается.
19
Официально – только что, в 1475-м.
Ты можешь удивиться, чего это я вдруг расхвасталась, тем более о самих событиях все отлично знают, а я добавляю только причины. А я могу сказать, что причины и есть самое интересное. Но прав будешь ты. Впрочем, мой рассказ уже пришел туда, куда вела цепочка событий. Король взял верх, и я из Жанны Креспен, дамы Мауни и дю Бек-Креспен, великой сенешальши Нормандии, превратилась в Мирей, владелицу твоего Кембре под Труа. С твоей стороны было исключительно благородно уступить его мне, а самому оставить себе все хлопоты, став его коннетаблем. Так же, как я, ты в конфликте высших предпочел встать на сторону слабого. Даже нет, не как я, когда была какая-то неясность в окончательном итоге, а на сторону уже проигравшего. На мою. Верность и дружба проверяются в невзгодах…
Но я отвлеклась и предалась праздной болтовне обо всем известных вещах силою обстоятельств: мне не хватает разговоров с тобой, мой верный Морис, а начала я с того, что представила себе, как ты в затылке чешешь, как в самом начале – так и не избавился от этой провинциальной привычки, хотя, надо отдать тебе должное, делаешь это очень редко, только при воистину удивительных событиях… Надеюсь, ты простишь мне шутку, как прощаешь вообще все. Хотела-то я выразить тебе признательность, а по привычке начала подшучивать. На самом деле в данных обстоятельствах я не должна тебе делать замечание: сама учудила, ничего не скажешь, так, как даже и не придумаешь, и упрекать тебя в избыточном удивлении никак не могу. То меня вдруг в ереси и ведовстве обвиняют и на костер волокут. Не могу, как примерная христианка, выразить сожаление о том, что не умею колдовать, но, может, если бы умела, не оказалась бы в результате политических интриг в глухой провинции. Прости за такую оценку твоей родины, ты же сам говоришь всегда точно так же.
Но ложные обвинения еще не столь удивительны. Это не редкость в придворных интригах. А вот напавший и унесший меня дракон… Это вообще не для приличной дамы, а для какой-нибудь сказочной принцессы, раза в два моложе, чтобы не смущать рыцаря, спасающего ее от дракона, мыслью о положенной в сказке женитьбе на ней. Между нами, лучше в три раза, хотя ты будешь галантно возражать.
Ну и, понятно, если мы не в сказке, дракон должен был меня попросту съесть. Или, если всерьез поверить, что я – ведьма, он должен быть посланцем ада и туда меня и утащить. В обоих случаях дракон не менее смертоносен, чем костер. А теперь – новое дело – я жива, оказывается! Представь себе, да, и собираюсь пожить еще. Впрочем, это я имею в виду непосредственные, немедленные, если можно так сказать, опасности, которые представляют собой приговор церковного суда и нападение дракона. Мне повезло в том, что обе эти крайние опасности сложились таким образом, что ослабили друг друга. Но в жизни не как в арифметике: обе они остались и могут угрожать мне в будущем.
Неправильно было бы роптать на Бога, но мне казалось, что после моего отказа от политики – который ты полностью одобрил – мне могла бы достаться и более спокойная жизнь. Конечно, я не имела права рассчитывать на это и, находясь в изгнании, приглашать к себе внуков. Сына-то сразу взяла с собой, и как-то Жак не возражал и не предлагал оставить ему младшего брата. Шарлотта тем более.
Не обижайся, пожалуйста, но ты и сам никогда не утверждал, что твой Кембре такой же роскошный замок, как Брешессак или Анэ. Да и Труа – не Руан, хотя эти названия и рифмуются. И я очень признательна тебе за прибежище, но мы оба понимаем, что это все-таки ссылка. Так ведь и Жак, и Шарлотта, как только мы тут устроились, с такой же радостью отправили к нам детей, с каким опасением я относилась к влиянию на них безнравственной парижской атмосферы, какой они заразились при дворе и воспроизвели в Нормандии! Не думаю, что причины совпадали – скорее, просто дети мешали им – но мне это было неинтересно. Конечно, они у нас временно – особенно Луи, которому нужно будет, как-никак, наследовать Жаку, и, значит, когда-то начать учиться управлению всеми владениями. Но даже о нем мы не договаривались, сколько времени ему можно гостить у меня, собираясь сделать это по прошествии времени.
И вот на тебе! Укрыла, называется, сына и внуков в тихой гавани от жизненных бурь.
Может быть, ты уже отослал их с надежным сопровождением к Жаку и Шарлотте, но если нет, я хотела бы, чтобы ты подождал с этим, пока ситуация не прояснится. Ведь не ты с ними договаривался, так что только в крайнем случае пристало возвращать, тем более – просить старшего брата приютить младшего. Крайний ли сейчас случай? В конце концов, трудно ожидать, чтобы отец Римус оказался настолько недальновидным, чтобы перенести свои официальные преследования с меня на них. (А неофициально он и относительно меня не только знает, что я не еретичка и не ведьма, но и признал это – хотя только передо мной). Все-таки одно дело – вышедшая из королевской милости вдова Великого сенешаля Нормандии, другое – дети нынешнего Великого сенешаля Нормандии, к которому Его Величество, как всем известно, очень благоволит. Не говоря уже о том, что он не любит вмешательства Рима в дела галликанской церкви и, соответственно, инквизицию допускает нехотя, в отличие от герцога Бургундского, больше уделяющего внимание материальным выгодам и меньше – политическим последствиям… Пусть Людовик благоволит к Жаку больше за веселый нрав и не всегда добропорядочные шутки, чем за какие-нибудь подвиги. Но с теми, кто бы плохо поступил с его протеже, Его Величество пошутит так, что вряд ли понравится объекту шутки. И то, что это окажется духовное лицо, и, стало быть, он будет рисковать очередной ссорой с апостолическим престолом, его не остановит, как, опять же, всем известно. Папа возражал против суда духовного лица светским судом, но кардинал де Ла Балю уже который год сидит в той самой ужасной клетке, в которой нельзя выпрямиться. Причем он же и придумал ее для государственных изменников, будучи министром финансов… а теперь король похаживает вокруг и насмешливые песенки напевает:
«Кардинал БалюДаст фору журавлю».Или задумчиво подсчитывает стоимость клетки под мольбы узника о пощаде.
Это, кстати, пример не только не сдерживаемого никакими препятствиями чувства юмора короля, но и пример для всех мастеров, делающих подобные вещи. Господь внушает сильным мира сего неодолимую тягу испытать такие вещи на изобретателе, но изобретатели всегда находятся, хотя и попадают часто, а иногда и первыми, в число жертв своих изобретений. Взять хоть Сицилийского медного быка, описанного в великолепной «Комедии» Данте Алигьери, названной Бокаччо «Божественной». Сего быка тирану Фалариду сделал медник Перилл. Первым, кого Фаларид велел сжечь в нем, был, конечно же, сам Перилл:
«Come ’l bue cicilian che mugghi`o Prillacol pianto di colui, e ci`o fu dritto,che l’avea temperato con sua lima,Или, если тебе трудно читать по-итальянски, вот вольный перевод:
«Как сицилийский бык пожрал Перилла —Он первым был зажарен. Пусть вопит:Ему отлить быка ума хватило.и дальше:
mugghiava con la voce de l’a Flirdo,s`i che, con tutto che fosse di rame,pur el pareva dal dolor trafitto…» Ну а потом заказчик – Фаларид,Как жертвы все, быка одушевляя,Стонал, горя – и пусть его горит…»