Письма из замка дракона 1/3
Шрифт:
Когда телега отъехала от тюрьмы, она сначала направилась на окраины Труа. Кажется, по окраинам она объехала чуть ли не весь город; видимо, таков заведенный порядок, от которого и на сей раз устроители зрелища ни в чем не хотели отступать. Так что у меня было много времени на раздумья. Например, на такие.
В сущности, любой человек может умереть внезапно в любой момент от какой-нибудь случайности. Камень кто-нибудь из толпы метнет – и готово. Ну, эти не добрасывают. Вот, опять далеко. Но даже не на моем месте – идешь по улице, а тут кирпич с крыши упадет. Не надо даже кирпича, достаточно плохо пригнуться при входе в низкий дверной проем и удариться лбом о притолоку [20] . Это, конечно, не для осторожных людей, вроде нашего короля [21] … Каждый знает в своем окружении примеры таких смертоносных случайностей и должен понимать, что не защищен от них. Но почему-то обычно о них не думает.
20
Это пример поразительного совпадения или трудно объяснимого предвидения: именно так через двадцать два года (через десять лет после смерти самой Мирей) погиб Карл VIII, сын Людовика XI.
21
Действительно, Людовик XI через семь лет (за три года до Мирей) умер в своей постели, пытаясь продлить жизнь (а не спасти душу) щедрыми пожертвованиями церквям, так что Эли де Бурдей, архиепископ Турский, даже написал ему, чтобы он лучше брал деньги у каноников церквей, которых он богато одарил, и распределял их среди бедных тружеников и прочих, кто платит огромные налоги, нежели взимал с них подати и отдавал деньги богатым церквам и каноникам, как он это делает. С той же целью он приласил св. Франциска Паолийского. Когда тот приехал, король встал перед ним на колени, умоляя просить Бога за него, чтобы Господь соизволил продлить ему жизнь (по примеру некоего короля, которому Господь Бог продлил жизнь за его смирение и раскаяние, а также благодаря молитвам одного святого пророка).
Между прочим, это означает, что все предсказатели близкого конца света, которые говорят, что знают, когда он наступит – еретики. Они либо претендуют на знание, которого Иисус даже своим ближним ученикам запретил искать, либо не читали Евангелия, либо читали и пытаются использовать его против Бога: если, де, сказано, что Страшный суд будет, когда никто не ждет, а предсказатель ждет как раз сейчас – значит, сейчас ничего не будет! И для того его и предсказывают, чтобы отвратить его.
Очень наивная защита. Ведь, если самозваный пророк предсказывает для того, чтобы защититься, то тогда уже и не ждет, что в предсказанное им время конец света наступит, а тогда какая же это защита? Раз он ждет, то ему будет сюрприз. Впрочем, он может думать, что кто-то поверит ему и тем защитит всех, включая предсказателя, не верящего самому себе. Но тут есть еще одна дырка в защите: если предсказатель возглашает конец света даже назавтра (а если срок меньше, мало кто успеет его услышать, и никто не успеет поверить), он может неожиданно наступить сегодня… Если даже допустить, что достаточно одного слушателя, поверившего предсказателю, и он потому может назначить срок хоть на через минуту, хоть вот-вот, прямо сейчас, доверчивый перестанет верить ему, как только этот срок несколько раз пройдет – и ничего не случится… Ну ладно, как говорится, мне бы его проблемы, этого незадачливого предсказателя. Не знаю, зачем я о них думаю. Вернее, знаю – чтобы отвлечься – но об этом как раз думать не следует!
Я хотела вот о чем. Кроме всеобщего тотального мирового окончательного для всех живущих в этот момент конца света, после которого сразу наступает Страшный суд, есть еще Страшный суд для каждого, и он наступает сразу после смерти. Тут несомненное чудо: если бы умершие просто не жили от времени смерти до общего Страшного суда, они, конечно, восприняли бы его как наступивший сразу после их смерти, но тогда они не могли бы, если бы попали в рай, взирать сверху на оставшихся в живых родственников – какие же родственники на земле после конца света! А это, вроде бы, считается возможным. Еще хуже то, что не было бы смысла молиться святым о заступничестве и помощи, если бы они ждали общего Страшного суда, чтобы воссесть близ Престола, а небеса были населены только Ангелами. И наоборот, зачем было бы молиться за упокой, т. е. о милости к умершим, имея в виду, конечно, милость вот прямо сейчас, если бы они в любом случае не подлежали бы наказанию за грехи сразу после смерти. Несомненно, все должно быть так, что Страшный суд пребывает не только в конце времен, но и вне времени. И всякий, ожидающий его для себя вскоре, должен знать, что в то же время, как он будет уже гореть в аду или блаженствовать в раю, будут еще продолжать жить все, кто окружает его при жизни. Враги его будут торжествовать над ним, спасенные им будут благодарить его и так далее. Он сможет подумать о них: «как они там?», а они – так же о нем. А не так будет, что сначала они умрут в свой черед, с годами они вместе с ним пробудут мертвыми так долго, что к моменту Страшного суда – который состоится для них одновременно! – разница в дате смерти уже будет совсем незаметна.
С Рождества Христова прошло уже без малого пятнадцать сотен лет, чего первые христиане не ожидали. Что если до конца света еще столько же? Тогда для людей, которые будут жить перед настоящим, всеобщим концом света мы будем такими же древними людьми, как для нас древние греки и римляне.
И все-таки, рассуждая таким образом, я не очень хорошо отвлекалась – и от мерзкого окружения со всеми его неприятными ощущениями для зрения (ну и хари!), слуха (и чего они так гнусно вопят?), обоняния (вот опять не добросили что-то мерзкое, но запах дошел), вкуса (если в тюрьме такое дают благородным и притом особенным заключенным, договорившимся обо всем с судьями, то что прочим?) и осязания (рук почти уже не чувствую, но боль из них, похоже, растеклась по всему телу, сотрясаемому телегой, как будто при приближении к центру города мостовая делалась все хуже, хотя на самом деле наоборот), и от страха перед неумолимо приближающимся концом всех этих чувств, неприятных, но свидетельствующих о том, что я еще жива.
Мне казалось, это отвлечение не закрывает, подобно щиту воина, мысли от осознания мерзкого окружающего и ужасного грядущего, а, скорее, просто отодвигает в будущее необходимость этого осознания, причем остающееся время закручивается, подобно жгутам катапульты, так что неизбежно вскоре обрушится на ум, и чем дольше удастся не думать о поджидающем ужасе и чем меньше останется на него времени, тем больнее и страшнее придется в это малое время. Так что я все время сомневалась, что делаю правильно, стараясь отвлечься, хотя и продолжала свои попытки.
Не знаю, верна ли моя аналогия последних минут с выстреливающей и сокрушающей разум катапультой ужаса, поскольку меня спасли до наступления этих последних сокрушающих ум минут, если они и наступают на самом деле. И не знаю, у всех ли приговоренных такое ощущение времени, скручиваемого, чтобы беспощадно ударить – ведь они обычно уже не могут об этом рассказать – или это только мои собственные страхи. Но я не только теперь этого не знаю, но не знала и тогда, и предпочитала отмахиваться от этого ощущения и продолжала пытаться укрыться от страха за щитом рассуждений, несмотря на то, что он все больше и больше казался мне ложкой оттягиваемого рычага катапульты.
Но как же разительно отличаются рассуждения того, кто знает только, что опасность есть, или даже – что она велика, от рассуждений того, кто знает, что от нее не спастись! Вот опытный воин идет в битву, в которой преимущество противника видно на глаз; он из своего опыта знает, что из войска, к которому он принадлежит, едва ли каждый десятый уцелеет; тем не менее, не зная наверняка, что он не окажется среди других девяти десятых, он ободряет себя рассуждениями о воле Божьей, которой не миновать, и о том, что бывал же он уже в опасных битвах и уцелел и так далее; даже если он рядовой воин, он не сможет избавиться от ощущения, что он не такой, как другие, что он в чем-то более важен для Божественных планов, ведь, в конце концов, он уцелел в прочих сражениях. в которых тоже многие погибли, вон, товарищей, с которыми он начинал, вообще не видать… в общем, он способен разумными или неразумными рассуждениями бороться со своим разумным и неразумным страхом. Так же думает опытный моряк посреди опасного шторма.
Но преступник, которому объявили приговор и день казни, или больной, которому приговор и короткий срок оставшейся жизни объявил врач, редко способны на разумные рассуждения. Как будто и не христиане, которых ожидает справедливый суд, и которые могут еще надеяться на милосердие Божье, хотя по грехам своим могут быть наказаны (а таковы почти все люди), они, вместо того, чтобы приготовиться к смерти, как должно, либо впадают в панику и вовсе не способны думать, либо, наоборот, утешают себя такими же аргументами, как тот солдат или тот моряк.
Такими же – но в то же время не совсем. Ибо, не имея к тому совсем никаких оснований, придумывают их. Преступник рассчитывает на помилование, или вдруг обнаружившуюся судебную ошибку, или побег других заключенных, к которому он присоединится, или землетрясение, которое разрушит стены тюрьмы, и при сем бедствии всем будет не до него, или вдруг такая война разразится, что он немедленно понадобится в войсках (если это, например, дерзкий убийца). Больной рассчитывает на ошибку врача – даже если по симптомам ему очевидно, что врач не ошибается, – или на чудесное исцеление.
В общем, оба они рассчитывают на чудо (как я сейчас: у меня тоже есть некоторые основания надеяться на некоторые события, осуществление которых, правда, все менее кажется возможным), но не такое чудо, что их, несмотря на грехи, примут в Царствие Небесное (то, на что должен надеяться каждый верующий в Христа, о чем и думать при угрозе гибели), а на спасение жизни в обстоятельствах, в которых это только чудом и возможно [22] . На самом деле они понимают шаткость своих рассуждений и по мере приближения конца все больше впадают в такую же панику, как те, кто сделал это немедленно по объявлении приговора судьи или врача. Очень мало веры в таком поведении, и не похоже оно на поведение первых христиан, но оно повсеместно распространено, и это дурно говорит о современных людях.
22
См. предыдущую сноску: Людовик XI, с которым Мирей, видимо, продолжает неосознанно бороться, этого экзамена не выдержал. Опять случай нечаянного предвидения? Или случайного совпадения?