Письмо дяде Холмсу
Шрифт:
Вот и дверь на чердак. Осторожно ее хочу открыть - да не открывается. Будто заперта изнутри. А я знаю - никакого запора там нет. Я еще с вечера проверял. Ну думаю…»
И на этом месте рукопись обрывалась. Не дописал еще Митёк свою повесть. Только начал…
Алешка шумно выдохнул мне в ухо и сказал вполголоса:
– Жаль…
– Что жаль?
– не понял я.
– Что рукопись оборвалась?
– Нет. Что Митёк имя внучки не написал.
Вот это да! Мне как-то и в голову это не пришло. История-то совсем та, которую неизвестная
– Так!
– Алешка стал посреди комнаты и сложил руки на груди.
– Завтра идем с тобой в Шнурки. На лыжах. Фиг с ними, с ключами. Пошли лыжи доставать.
Лыжи мы нашли у Митька в сарае. Их было много - штук десять. Все разного цвета и разной длины. Штук пять из них было поломано. Из остальных мы себе отобрали по паре. Но неудачно: у меня левая - длинная, правая - короткая. У Лешки наоборот. Долго думали - как быть, может, длинные отрезать по длине коротких. Но вовремя сообразили обменяться. У Алешки стали две одинаковые короткие, у меня - две длинные. Порядок.
– Хорошо, что мы с тобой такие умные, - гордо сказал Алешка.
Мы еще полазили по сараю, нашли лыжные палки. Тоже все разные - одни металлические, другие пластмассовые, третьи - вообще бамбуковые.
– Все, Дим, - скомандовал Алешка.
– Иди, готовь обед, а я тут пока засаду устрою.
– И стал греметь какой-то железякой.
Я послушно ушел в дом, растопил печь и поставил вариться кашу.
Вскоре вернулся Алешка.
– Я, Дим, засаду устроил у входа в омшаник.
– Почему?
– Потому. Потому что в сарай он лазил, в будку лазил, в бочку заглядывал, а в омшаник нет. Значит, туда полезет.
– Он хихикнул.
– А обратно не вылезет. Да еще заорет.
Этого только не хватало.
– Что ты там придумал?
– Узнаешь.
Мы пообедали, я поставил на печь кастрюлю с водой - вымыть посуду, а Лешка поставил какой-то фильм по видику и увлекся.
День прошел незаметно. Мы пересмотрели почти все кассеты Митька, даже надоело. Потом, когда совсем стемнело, заперли дверь и улеглись в постели.
И долго не могли уснуть. Не знаю, как Лешка, а я все время прислушивался: не скрипит ли крыльцо, не раздаются ли над головой чужие таинственные шаги. Что-то меня эта неоконченная Митькова повесть растревожила. А тут еще вдруг и на Алешку «чох напал», я даже испугался - не простудился ли он? Оказалось, что Алешка поверх одеяла набросил еще и Митьков тулуп с нафталином. Я встал, сдвинул тулуп ему в ноги и снова улегся.
Окна слабо светились, затянутые морозными узорами, тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. Алешка мирно посапывал, а я все вертелся с боку на бок и прислушивался к тишине. Поскребется мышка за печкой, звонко уронит умывальник каплю в таз, залает в деревне собака - все эти звуки не спугивали тишину, а делали ее еще глубже и плотнее. Я довертелся до того, что мне даже слышалось поскрипывание снега за окном под осторожными чужими шагами.
Наконец
Алешка сбросил одеяло, вскочил и злорадно воскликнул:
– Попался!
– и стал лихорадочно одеваться.
Я еще ничего не понял, но последовал его примеру.
На этот раз мы выскочили во двор без всяких трудностей - входную дверь на этот раз никто клюкой не блокировал. Замерли на крыльце, ослепленные ярким солнцем и блеском чисто-белого свежего снега.
Ну и… картиной…
Возле калитки задумчиво стояла однорогая черно-пестрая корова и смотрела на нас большими печальными глазами. За свой единственный рог она была привязана к штакетнику лохматой веревкой.
– Ты чего орешь?
– спросил ее Алешка.
Корова коротко мыкнула в ответ.
– Не понял, - признался Алешка.
И тут же позади дома послышалось внятное ругательство, правда, какое-то немного растерянное.
– Теперь понял, - сказал Алешка.
– Это не корова орала. Это жулик мычал. Он в мою засаду попал.
Ничего себе - объяснил!
– А корова при чем?
– спросил я.
– На шухере стоит?
– Корова заодно, - деловито пояснил Алешка.
– Он ее где-то скрал, а по пути и у нас решил что-нибудь спереть. Пойдем, посмотрим. Я, Дим, думаю, он хотел улья с пчелами забрать. Узнал, что Митёк уехал, и приперся.
Тут уж я не выдержал, не согласился.
– Интересно! Он эти тяжеленные улья на себе тащить собирался? По снежному полю, по пояс в снегу? Ему машина нужна!
– А корова на что? Он ее нарочно скрал, я только что догадался. Чтобы на ней улья увезти. Как на грузовом верблюде. Понял?
Понял! Как не понять! Сколько есть на свете писателей-фантастов и детективщиков и чего они только не напридумывали, но до Лешки им далеко! Кому бы из них в голову пришло, чтобы жулик за ульями с коровой ходил? Да еще с украденной! У меня даже картина перед глазами нарисовалась: белоснежное поле, бредет по нему однорогая грузовая корова с навьюченными на спину деревянными ульями, а за коровой, с хворостиной в руке тащится небритый злоумышленник: «Цоб-цобе!» А над ними вместо снежных хлопьев вьются бурым облаком проснувшиеся пчелы… Красота.
Мою невольную задумчивость прервал слабый крик за домом. Будто уставший человек безнадежно звал на помощь.
– Пошли!
– решительно сказал Алешка и подобрал вчерашнюю клюку - вооружился.
Корова посмотрела нам вслед и одобрительно мыкнула.
Мы сначала выглянули из-за угла, а потом осторожно подошли поближе. Вот и еще одна картина. При ясном свете зимнего утра.
У входа в омшаник, на ступеньке сидит наш дед Василий. Сидит в грустной задумчивости. В недоумении. Одна нога у него босая, даже без носка, а валенок с нее зажат зубцами какой-то полукруглой железяки.