Питер - Москва. Схватка за Россию
Шрифт:
«Если Россия есть земля надежд, вы одна из лучших надежд ее, вы, русские купцы, граждане, люди свежего и бодрого силами поколения. Вам принадлежит исполнить то, что мы в утешительной думе предполагаем для чести и славы Отечества» [55] .
На страницах своего популярного тогда журнала «Московский телеграф» (1825-1834) Н.А. Полевой постоянно помещал материалы о нарождающейся промышленности, в частности о таких новых явлениях общественной жизни, как публичные выставки мануфактурных изделий, проходившие в Петербурге и Москве. Причем эти материалы демонстрировали два разных подхода к организации выставок. В Петербурге преобладали столичный блеск и великолепие. В более практичной Москве выставки получались гораздо обширнее и богаче: это было не развлечение, а смотр результатов трудов. Здесь отразилась разность духа двух столиц: в Петербурге – политика, двор, близость Европы; Москва – «матка нашей русской фабрикации», никакой политики, вся биржа помещается на крыльце Гостиного двора, а предприятия работают, не думая о понижении или повышении курса облигаций [56] .
55
Полевой Н.А. Речь о купеческом звании, и особенно в России, читанная на торжественном акте после открытых испытаний в Московской практической коммерческой академии 10 июля 1832 года. М., 1832. С. 18.
56
См.:
В этих словах – важный смысл с точки зрения не только региональных отличий, но и социально-экономических приоритетов. Н.А. Полевой упрекал правящий класс России в том, что он не хочет замечать достижений отечественной промышленности, предпочитая модные магазины с иностранными товарами [57] . Региональное распределение потребления в стране имело ярко выраженную сословную составляющую: в северной столице удовлетворялись потребности преимущественно аристократии и правящего класса, тогда как центральный регион обслуживал низшие и средние слои населения. Поэтому, отодвинув в сторону Петербург, именно Первопрестольная стала играть роль главного центра, из которого «питаются торговые обороты Империи» [58] . Как подчеркивалось, на Руси нет ни одного уголка, где бы:
57
См.: Прогулки по Московской выставке российских изделий // Московский телеграф. 1830. Часть XXXVIII. С. 425.
58
См.: Кокорев И.Т. Московские рынки. Часть 3. С. 30 // Кокорев И. Т. Очерки и рассказы в 3 частях. М., 1858.
«не нашлось какого-нибудь московского изделия, хотя бы прохоровского ситца или тучковского платка» [59] .
Купеческо-крестьянский капитализм вырастал из недр внутреннего рынка страны. В первые десятилетия XIX века ежегодные обороты внутренней торговли, уже достигшие примерно 900 млн руб., практически целиком приходились на произведенные и потребленные внутри страны промышленные товары. В то же время внешняя торговля, на 96% состоящая из вывоза зерна и другого сырья, уступала внутреннему торгу. Находясь в руках дворянства, экспортировавшего продукцию своих имений, и купечества крупных портовых городов, в абсолютном выражении внешнеторговые обороты не превышали 250 млн руб. [60]
59
См.: Там же. С. 32.
60
См.: Киняпина Н.С. Политика русского самодержавия в области промышленности в 20-50-е годы XIX века. М., 1968. С. 103.
Кстати, растущая внутренняя торговля в дореформенное время протекала преимущественно вне бирж, появлявшихся в тот период. Этот торговый институт европейского типа не привлекал внимания русского купечества. Например, московская биржа, открывшаяся в 1839 году, не очень интересовала местные деловые круги: большинство не спешило ее посещать, предпочитая собираться в трактирах в ее окрестностях. Лишь в начале 1860-х годов купцов и фабрикантов удалось буквально загнать внутрь здания [61] . Те же впечатления после посещения биржи города Рыбинска в 1843 году передает и А. Гакстгаузен [62] : «простые русские купцы не могут привыкнуть к этому новому учреждению» с его суетой и шумом. Они ведут переговоры в трактирах: там обсуждаются большие дела [63] . Куда более уютно, чем на бирже, купечество чувствовало себя на ярмарках и в розничной торговле. Например, за первую половину XIX века обороты Нижегородской ярмарки, обслуживавшей прежде всего внутренний российский рынок, увеличились в четыре раза. К концу 1850-х годов на ней реализовывалось продукции на 57 млн руб.; к этому надо добавить, что только в лавках и магазинах Москвы в конце 1840-х годов ежегодно продавалось товаров примерно на 60 млн руб. [64]
61
См.: Епифанова Л.М. Московская биржа как представительная организация крупной буржуазии // Экономическая история. Ежегодник. 1999. М., 1999. С. 239.
62
Барон Август фон Гакстгаузен (1792-1866) – прусский юнкер, учился в Геттингенском университете. Затем занялся изучением народной жизни, фольклора и истории Пруссии, которую объехал в 1830-1837 годах. В качестве ученого был приглашен в Петербург. Для барона целью знакомства с Россией являлось научное изучение русского крестьянства. Его поездка по стране, включая Закавказье, состоялась в 1843-1844 годах. Царское правительство осталось довольным результатами его исследований. Подробно о нем см.: Авдеева О.А. Август фон Гакстгаузен и его труды о России (49-60-е годы XIX в.). Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. ист. наук. М. 1998.
63
См.: Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни, и в особенности сельских учреждений в России. М., 1870. Т. 1. С. 94. Приведём описание купеческого трактира, сделанное Гакстгаузеном: «Мы вошли в большой трактир рядом с биржей: действительно, все богатые биржевые купцы сидели неподвижно вдоль стен, как идолы, чинно молча, все в поту, пили чай, и только изредка шепотом менялись словами с соседями. Несмотря на то что тут сидело более ста человек, шума было меньше, чем при десяти посетителях в пивной немецкого городка».
64
См.: Киняпина Н. С. Указ. соч. С. 100.
Изучение купеческо-крестьянского капитализма требует дальнейшего расширения наших представлений об этой хозяйственной реальности. Однако пока осмысление фактического материала происходит в традициях, присущих исследованиям капитализма классического типа. А ведь применительно к России это затрудняет выяснение природы протекавших здесь экономических процессов. Определить их специфику, опираясь на уже наметившиеся в историографии подходы, – актуальная задача исторической науки. По нашему убеждению, принципиально важным обстоятельством, определившим характер купеческо-крестьянского капитализма в России, было то, что он формировался преимущественно в рамках старообрядческой религиозной общности. Изучение взаимосвязи между идеологическими доктринами старообрядчества и развитием новых отношений в экономической сфере должно стать предметом особенного внимания исследователей. Но при рассмотрении этой сущностной особенности отечественного капитализма специалисты, как правило, ограничиваются простой ее констатацией.
Продвижение по этому пути необходимо начать с сопоставления как экономических, так и религиозных характеристик дореформенного периода. Общеизвестно, что в период с семидесятых-восьмидесятых годов XVIII века и до середины XIX повсеместно развиваются ремесла и мануфактуры. И почти в каждое десятилетие этого периода промышленный потенциал российской экономики в среднем удваивался. При этом нельзя не заметить, что начало хозяйственного оживления, а затем и поступательный рост экономики совпадают с утверждением новой политики в отношении старообрядцев. Конец конфессиональным притеснениям был положен из прагматических соображений: на первый план вышли экономические потребности государства. Закономерным следствием этого поворота, который наметился еще в конце царствования Елизаветы I, стало постепенное возвращение староверов в общественно-экономическую жизнь. Важная веха на этом пути – август 1782 года: выход знаменитого указа Екатерины II об отмене сбора с раскольников двойного оклада; таким образом, они приравнивались ко всем остальным подданным империи [65] . Затем власти отказались от самого термина «раскольники», разрешили принимать их судебные свидетельства и допустили к выборным должностям по Городскому положению 1785 года [66] . В таких условиях староверие как религиозная общность пережило бурный расцвет. Как отмечали синодальные чиновники:
65
См.: Указ «О несобирании в казну двойного оклада с городских и сельских жителей». 20 августа 1782 года // ПСЗ. №15473. Т. 21. С. 634.
66
См.: «О неупотреблении причтами ни в письменных актах, ни в разговорах наименования раскольников». 6-7 марта 1783 года // Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода. Т. 1. СПб., 1860. С. 710.
«зло усилилось до такой степени, какой и ожидать прежде было невозможно. Хотя раскол существует давно, но важнейшие успехи его принадлежат последней половине прошлого и началу нынешнего столетия (последние десятилетия XVIII и первые десятилетия XIX века. – А.П.), т е. именно к тому времени, которое отличалось крайней веротерпимостью правительства и вместе с тем было временем общего преуспевания отечества нашего» [67] .
Сопоставление развития купеческо-крестьянского капитализма и распространения старообрядчества подводит к мысли о том, что это не изолированные, а взаимоувязанные процессы. Русские крестьяне и выходцы из них – купцы всех трех гильдий – представляли народную среду с присущими ей традициями, бытом, языком. Объединительным началом выступала старая вера, являвшаяся своего рода идентификатором данного социума – главной силы торгово-промышленного развития в дореформенный период. Сравним свидетельства двух ключевых правительственных ведомств – финансов и внутренних дел, касающиеся Москвы. Из заключений МВД следовало, что раскол «соединяется преимущественно по оконечностям города», где оседают массы староверов, половина из которых пришлые [68] . А вот обращение московского гражданского губернатора в Министерство финансов (март 1845 года). Он пишет о превращении Москвы в крупнейший чисто мануфактурный центр, объясняя это в первую очередь тем, что «многие фабрики по недостатку у нас в людях, сведущих по сей части, и самим способом сбыта произведений нигде в другом месте, кроме окрестностей столицы, существовать не могут» [69] . Оба эти высказывания убедительно иллюстрируют, какой же именно капитализм с конфессиональной точки зрения преобладал в крупнейшем фабричном центре империи. Для нас представляет интерес и такое наблюдение полиции: известный капиталист-беспоповец Е. Морозов (старший сын основателя династии Саввы Морозова) задался целью увековечить между раскольниками свое имя, присвоив его новому толку – морозовскому. Для этого он развернул пропаганду собственной персоны как защитника староверия, причем не где-нибудь, а по фабрикам и промышленным заведениям Москвы и Московской губернии, что указывает, где концентрировались раскольничьи гнезда [70] . Добавим, что в Москве старообрядцами являлось подавляющее большинство фабрикантов: из семнадцати крупных предприятий Лефортовской стороны всего лишь два принадлежали никонианам [71] .
67
См.: Всеподданнейшая докладная записка Св. Синода. 2 апреля 1855 года // РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 452. Л. 15.
68
См.: РГИА. Ф. 1284. Оп. 209. Д. 212. Л. 43.
69
См.: Письмо московского гражданского губернатора министру финансов Ф.П. Вронченко. 5 марта 1845 года // РГИА. Ф. 40 Оп. 1. Д. 11. Л. 154-155.
70
См.: Записка д.с.с. Игнатьева министру внутренних дел Д.Г. Бибикову «О современном положении раскола безпоповщинской секты в Москве и ее окрестностях». 19 июня 1854 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 209. Д. 212. Л. 22-23, 32.
71
См.: Рустик О. Старообрядческое Преображенское кладбище (как накоплялись капиталы в Москве) // Борьба классов. 1934. №7-8. С. 74.
Заметим, что ключевая роль староверия в формировании российского капитализма отчетливо прослеживается и в региональных материалах. Так, на Украине раскольники заметно выделялись своей предприимчивостью среди местного населения. Известный российский статистик К.И. Арсеньев замечал:
«Пользуясь дозволением Екатерины II, раскольники поселились на Черниговских равнинах, внеся в Малороссию новую жизнь, своей деятельностью, трудолюбием далеко опередили малороссиян в промышленности... Их посады наиболее зажиточные» [72] .
72
Рапорт К.И. Арсеньева министру внутренних дел Л. Перовскому «О Черниговских скитах и расколе в губернии». 14 июля 1850 года // РГИА. Ф. 1284. Оп. 205. Д. 140. Ч. 1. Л. 46 об.
И действительно: например, в Каменец-Подольской губернии на 10 тысяч раскольников приходилось 200 человек купцов, а между мещанами и крестьянами господствующей церкви не имелось ни одного [73] . Немецкий ученый барон А. Гакстгаузен, путешествовавший в 1843 году по ряду российских регионов, писал, что большая часть виденных им фабрик создана бывшими русскими крестьянами, не умевшими писать и читать. Среди этих вышедших из низов предпринимателей распространено староверчество, при этом «между ними совсем нет дворян, как нет ни ученых, ни теологов» [74] .
73
См.: Витковский Г. О раскольниках в Подольской губернии // Отечественные записки. 1862. №5. С. 360.
74
См.: Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. Т. 1. М., 1870. С. 110, 240.
Эти факты свидетельствуют о взаимосвязи экономических и религиозных характеристик. Хозяйственные инициативы старообрядцев определили динамику купеческо-крестьянского капитализма. Экономическое развитие, основанное на единоверческой общности, сопровождалось не только расширением производств, но и распространением староверия. Торговые предприятия и мануфактуры, сосредоточенные в руках раскольников, становились центрами религиозного влияния, которые привлекали значительное количество людей, увеличивая численность старообрядческих обществ. Это дало основание известному историку С.А. Зеньковскому говорить о распространении раскола в России в соответствии с известным принципом «чья страна, того и вера», но в применении к экономической сфере – «чье предприятие, того и вера» [75] .
75
См.: Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. Т. 2. М., 2006. С. 616.