План D накануне
Шрифт:
Он остановился. В правом рукаве ждал своего часа шар в полтора фунта, в левом кармане холодил бедро и оттягивал ткань старый пистолет Лепажа. Осторожно, не сводя глаз с лакуны за щелью, он наклонился, сбросил на снег футляры, чуть выпустил шар, взвёл крючок пистолета. Обычным шагом приблизился и резко махнул правой, ударяя в заднюю стену склада, смотревшую на каток, немедленно возвратив в кулак, выскочил. По звуку он понял, что попал в кладку. Один караулил слева, присевши, ударил его по затылку ломом, обёрнутым полосой мешковины. Зодиак упал в снег, оставаясь в сознании, смотрел сквозь ресницы.
Квазифартовые налётчики из выколотой окрестности, которых все считали фартовыми, одевались сообразно фартовым. Всего двое, он наверняка видел их в окрестности, но имён не помнил. Между собой они перебрасывались почти на высшем диалекте. Собственно говоря, для восприятия это было всё равно что тишина, нарочитое и издевательское молчание. Ни толики спокойствия ни в чём, кроме звука. Перегруженные капилляры, стучащее громче водяного насоса сердце, конвульсии умственной деятельности, уже давно не разгоняемые от таких обстоятельств, как угроза смерти и угроза потерять
Привратник — Л.К. заметил себе: цилиндр, фианитовая перевязь, перчатки с откидными кончиками, маленький портрет судьи на часовой цепочке, — торжественно отворил двери, куда хлынула почти уже разъярённая толпа читателей. Спустя приблизительно час околачивания в читальном зале, включая время на доставку заказанных вещиц, их привёз огромный малый в тонких парусиновых крагах, шаркающий и неповоротливый, катя перед собой стеллаж с номерами занятых читателями столов, они сели. Он заказал всю подшивку «Вести-Куранты» с 1621-го и после, когда газета была переименована в «Ведомости», в «Санкт-Петербургские ведомости», и семь номеров «Вологодских епархиальных ведомостей»; ему же пришлось перечитывать и пересматривать множество исторических источников, очерков и новостных заметок, нужное им могло проскользнуть даже в помянутой походя цитате из пропавшего обращения Лжедмитрия к безымянному дьяку, что тот обязан передавать ему нагар с церковных свечей.
На сбор сведений о доме на Зубовском бульваре и его владельцах были убиты дни. По истечении их они знали почти всё.
Село Тайнинское, пусть оно улетит на Луну от одного его пинка, разойдётся по швам. Посадка, балка с камышами, поле и дорога на Москву. Подле Белого озера подземные тюрьмы, удивительные пространства невиданных масштабов, сеть склепов с неочевидными переходами, системами окованных балок под высокими сводами, каменных лестниц, каких на утро бывает не видно, или они сдвигаются, ведут уже к другим платформам и уступам, залы перетекают один в другой, восьмиугольники — в скошенные с румбов параллелепипеды, колодцы меняют плоскости, человек в сравнении с этой архитектурой ничтожен, остаётся только бродить и ждать смерти; ступая под клетку на цепи, он исчезает и продолжает путь уже по другой темнице, никого не узнавая; опальные бояре не старятся, упустив раз, их уже невозможно выловить на допрос, с какой-то стороны казематы достраиваются, доносится шум. Так им и надо, боровам, а каким не надо, всё равно надо, а какие не боровы, то секачи, чтоб их прихлопнуло разом, язвы вскрылись, и по запаху царь учует хулителей. Их легион, он один, это его сначала настораживает, бьёт по нюху, страгивает с ума, он параноидален, верует и уповает, рисует кровью из лежащего третий день под троном трупа какой-то боярской дочери линии себе на ланитах, как у апачей, хочет попробовать опростаться в посла, его ему подержат. Главный эксплуататор и испытатель Скуратов, бич опричнины, вампир, елейный глас, он уже давно внутри боли, настоящей, а не всей этой душевной парестезии. Вот уж кровопийца всея Руси, бес, Вечный пономарь. Он всегда ехал во главе процессии, над ней вороньё, высматривал поле, где они схлестнутся, торжественно въезжал в Тайнинское и провозглашал царскую волю: будет вам вытертая замша, будет вам мольба, будет вам введение в заблуждение карательных экспедиций.
Парное молоко с одинаковой скоростью стекает по горлышку кувшина и по подбородку и кораллу, ромашки и одуванчики стреляют к выезду из села вдоль дороги, под сплетёнными рогатинами, свежесрубленными, потом к горизонту, разлетаясь в поле, гуси на мелководье под ивой, в теньке, капуста наливается соками, укрывает центр тяжести по одному чертежу, воды озера набегают на песчаную косу, мухи лениво перемещаются от вод к навозу, пот кристаллизуется в подмышках отброшенных рубах, солома на крышах выгорает, как и волосы носящейся в другое время с орами мелюзги, но только не сейчас, казать Бельскому отпрысков, следующее поколение, да лучше им задубеть в порубах, где они прячутся теперь под присмотром бабок; подсолнухи клонятся, коровы мычат уже близко, псы отвечают, они в пыли и колтунах, таких огромных, что невозможно спать на боку и вилять хвостом, в стогах борьба, за кустами и завесями из крон бурые избы, спать жарко, тучи комаров, после дождя радуга всегда через село, пятицветный кот лакает из речки с покосившейся привады, это ведьмин сын в него перекидывается, кувшинки парят на течении, на холме церковь, а фон её столь синь, Царство Небесное сейчас к ним ближе всего. Всех их в тартарары, к рыцарям Круглого стола, в пасть к ненасытной Альдрованде, вместе с царской волей.
Она приезжала после ревизий и плакала над тюрьмами. Какая-то барыня, богачка, пошевеленная, видимо, пытку остановили, и теперь она ни из хомута, ни в хомут. Над происхождением видов надо было плакать, дура, над электрическими токами, над сменой белого на красное, в конце концов, истинно! свет не видывал такой дуры.
Из-за своего надуманного положения многие из сельчан двинулись умом на исполнении царской воли и ходили подметать землю над кавернами, огораживая их резными плашками и ещё по-всякому стараясь проявить свою охоту, подчас забывая, что тюрьмы тайные.
Чем? Окольными путями. К чему? К Ростокинскому акведуку. Что следует сделать? Сообщить. О чём? Об истории так называемой Таньки-разбойницы. Что топчущей? Ту же локацию. Чем связанной? Предательством. Ох ты, ёб твою, с кем? С помянутым ранее Ванькой-Каином. Что делавшим? Промышлявшим в этих местах. Когда? В XVIII-м столетии. Что делала Танька? Возглавляла разбойничью шайку. Где та скрывалась? В окрестных лесах. Кто осмеливался ходить через те? Только какая-то печальная старуха. Что делавшая всё время? Носившая траур. Что о ней поговаривали? Что Танька не трогает её и не велит трогать своим разбойникам. Почему? Потому что она её мать. Или кто? Или бабка. Для чего она туда ходила? Только для того, чтоб навестить дочь. И что? И отговорить её разбойничать. Что сделал один из агентов Ваньки-Каина? Однажды имел с ней беседу. Потом? Попытался изложить в виде чего-то подобного доносу. Для чего сделал что? Заплатил деньги одному дьяку. Какому? Который умел писать. Что с этим донесением? Не сохранилось. Однако же? Однако дьяк передал пересказ записанного тогда нескольким людям. Передал как что? Как достойную упоминания историю. Кто оказался одним из этих людей? Софрон Фёдорович Хитрово. Кто таков? Путешественник и контр-адмирал флота. Что он сделал? В свою очередь, будучи человеком большого и взыскательного ума, заинтересовался более не сей старухой. И даже не кем ещё? И даже не самой Танькой. Кем тогда? Более их взаимодействием с Ванькой-Каином. И ещё? Предательством. Каким? Которое тот совершил. А также? Историей, которая случилась после казни Таньки. С чем он связывал её? С тем, что пересказал ему дьяк. К чему сводится эта история, только коротко? К тому, что, когда Таньку повесили и оставили на ночь, наутро к её ногам был возведён помост из мертвецов, убитых разбойниками из мести.
Исторически сложившийся процесс выполнения специализированных крестов поставлен на попа, скакун делает свечку, сани въезжают на настил погреба, краткий миг балансируют на вылетах полозьев и падают на шкуры. Вольница разбита на артели, только на одну ночь, самую длинную в этом году. Всё Ростокино дрожит, мало им было литовцев, так и сновавших тут всё Смутное время, мало намечавшегося перехода в ведение Коллегии экономии, мало жуткого леса между Медведковым, Свиблово и Останкино, где сразу по входу под кроны начинается убивающая обывателя машинерия, вдали порхают райские птицы, дорожки из идеальных подберёзовиков уводят в чащу, если попадается не грибник, то золотые червонцы, девки в мокрых после купания в озере сорочках, сиськи торчат и видны соски на два деления спектра бледнее оригинала, а станы их сродни пикам фантазий, когда кончаешь от вида внутри головы; четверть ватаги откапывала черепа на погосте, четверть умертвляла жителей окрестных сёл и рубила им головы, четверть доставляла к дубу, четверть сдирала кожу и высасывала мозг, проклеивая им горку, пирамиду или конус к грязным ногам, которые решили в конце ещё и окропить кровью, намекнув на последний танец, и чтоб никаких не пошло слухов об отказе её от своих принципов: своим давать везде, а чужим нигде, и самой брать.
Что стало с его записями? В полной мере не сохранились. Однако же? Однако в поездках по окрестностям Москвы его сопровождал слуга. Который? Который потом выбился в дворяне. Как? Достигнув XIV-го класса на гражданской службе. Не без чего? Не без протекции самого Хитрово. Удалось ли ему основать род? Так и не удалось. Поскольку что? Потомков то ли не Бог не дал… То ли что? То ли те оказались не столь трудолюбивы и без знакомств. Что ещё о нём известно? Что он оставил подробный дневник. Чего? Того расследования. И ещё чего? И многих обсуждений этого дела. С кем? С Софроном Хитрово. И что эти записи? В числе прочих его бумаг были украдены. После чего? Бесследного исчезновения этого человека в Москве. Где его видели в последний раз? В Земляном городе. А что бумаги? Нашлись после пожара 1812-го года. И ты молчал?! Где? В собрании Алексея Захаровича Хитрово. Это который? Который, будучи человеком при больших чинах, ввёл в Государственном управлении ревизии государственных счетов, возглавляемом им и по сию пору, ежегодный день меланхолии. В который что? Должны печалиться все служащие от государственного контролёра до последнего счетовода. Без чего? Без счёт.
Лица казаков и ополченцев приобрели унылое выражение и начали разлагаться, как и руки, глаза вот-вот грозили выпасть из своих урн, дыхание исчезало, как опадали меха лёгких и увядали рёбра, однако пальцы ещё сильнее вцеплялись в рукояти, отчего кожа всё больше слезала с углов, уши оттопырились, ловя переменчивый ветер восстания и его подавления, рты открывались и захлопывались, будто жуя мантию Гонсевского, вырывая её друг у друга из пасти, в зрачках отражались несуществующие багровые закаты, ногти росли быстрее обычного, а бороды и усы втягивались обратно в лицо и виски. Явление вышло нетипичное, всё-таки мёртвые, чего ж они тогда так цепляются? Хорошая мина при плохой игре, ляхов подраспугать и прочих, поскольку заваруха кругом была разноплановая, на чётком религиозном кляре; вопрос обкашлян всесторонне, разве что без какого-нибудь анатома-подпольщика, за него изменённым голосом высказался подмастерье пыточного приказа, тоже разбиравшийся в филеях и зубодёрстве, он состоял в войске Ляпунова, всячески чурался схватки, в передышке воспрянул. Кричали к тому, что главное-де, не что они видят и далее, как свет им облекает предметы, как передаёт импульс с сетчатки в рассудок… Это был тупиковый рукав дискуссии, беспримесного диспута под стенами, но и в кругу, таком то и дело тянувшемся изнутри, реагируя на метания отряда Ории, хотя, скорее, он смещался всё в одну сторону, рывок, осмотр на месте, рывок, осмотр на месте, так едва не снялась осада Кремля, сотники кинули десятникам через плечо, чтобы кто-то остался.