Плата за молчание
Шрифт:
– Каждый может назвать себя председателем суда, - отпарировал в ответ на эти объяснения один из полицейских и отвернулся, не желая продолжать дискуссию.
Но тут, к счастью, появился сам господин Польман, хорошо знакомый всем по газетам. Он фамильярно похлопал полицейского по плечу:
– Да это же мой председатель, ребята. Он здесь необходим. Пропустите его.
Только после этого Дрейзелю удалось проникнуть в дом.
Если сам процесс выглядел фарсом, то обвинение в убийстве вообще ничего не стоило.
«Польман убил Нитрибитт 29 октября 1957 г. между 15.00 и 16.30; он нанес ей удар, затем удушил и ограбил», - говорилось в составленном директором уголовной полиции Калькой обвинительном заключении. Однако вывод относительно времени убийства основывался только на показаниях Эрны Крюгер и трех полных бутылках молока и трех пакетах с булочками. Сама же комиссия по расследованию убийств нашла лишь пустые бутылки и пакеты. Два защитника Польмана (благодаря полученным за молчание деньгам он смог теперь пригласить и второго) легко поставили под сомнение время смерти Нитрибитт. Они вызвали всех свидетелей, которые еще прежде показывали обер-комиссару Брейтеру, что Розмари Нитрибитт 29 октября вечером и даже 30 октября днем была жива. Полицейский врач Вегенер, производивший вскрытие, вынужден был признать, что при жаре, которая была в комнате, разложение трупа могло произойти быстрее и что вывод относительно времени смерти, возможно, ошибочен.
Таким образом, и без того шаткое обвинение рушилось. Польман не имел алиби только на вторую половину дня 29 октября. Уже ранним утром 30-го находился в самолете и два следующих дня безвыездно провел в Гамбурге.
Все дальнейшие дебаты для исхода процесса значения уже не имели, но один раз в зале снова возникло волнение. Это случилось, когда председатель спросил Польмана, откуда у него после смерти Нитрибитт взялись деньги на новую автомашину и другие ценные вещи.
Раньше Польман заявил полиции, что у него имелись сбережения, которые он прятал в шкафчике для обуви. Это, без сомнения, было ложью. В торговой фирме Польман никогда столько не зарабатывал, чтобы скопить двадцать тысяч марок. Деньги, бесспорно, происходили из каких-то других, и притом темных, источников, догадываться о которых позволяло прошлое Польмана: он уже десять раз судился за мошенничество, кражи и растраты.
Вместо того чтобы просто отказаться отвечать на вопрос председателя суда, Польман прибег к столь глупым и неправдоподобным объяснениям, что непосвященным могло показаться, будто он все-таки ограбил Нитрибитт. В этой единственной за все время процесса щекотливой ситуации на помощь Польману пришел прокурор Хоммер, задав ему спасительный вопрос:
– Господин Польман, не предложили ли вам люди, возможно причастные к убийству, четверть миллиона марок за молчание?
Большего не могли бы сделать для Польмана и защитники. Он благодарно улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
Одна газета писала: «После освобождения Польмана из-под стражи, когда иллюстрированный журнал начал печатать репортаж о деле и пообещал вскрыть его подоплеку, родные одного клиента Нитрибитт, испугавшись позорных разоблачений, поручили некоему гамбургскому адвокату предпринять необходимые шаги. Адвокат встретился с Польманом, который, говорят, требовал вначале миллион марок, но затем согласился на двести пятьдесят тысяч».
Упомянутый гамбургский адвокат Мюллер выступил в последний день судебного следствия свидетелем зашиты и под присягой подтвердил, что вел с Польманом означенные переговоры. Правда, вместо выражения «плата за молчание» он употребил юридический термин «откуп личных неимущественных прав». Сообщить размер гонорара и назвать своих доверителей адвокат отказался, сославшись на профессиональную тайну. Не пожелал назвать полученную сумму и Польман.
12 июля 1960 года этот судебный спектакль закончился. Польман, как ему и обещали, был оправдан за недостаточностью улик. Расходы по процессу отнесены за счет казны.
Продажный, десятикратно судимый Хейнц Кристиан Польман спас представителей высшего общества от позора. Но несмотря на это или, скорее, благодаря этому дело Нитрибитт превратилось в показательное для Федеративной Республики Германии.
МЕСТА В ТЮРЬМЕ БЫЛИ НАРАСХВАТ
Там, где магистральная дорога на Париж делает большую дугу, где открывается чудесный вид на долину Соммы, стоит полицейская префектура местечка Монтежур, заметная уже издали по двум вечно торчащим из окна предметам: выцветшему, обтрепанному трехцветному флагу и усам префекта Клау-диуса Бродекена. Монтежур насчитывает примерно 3 тысячи душ - усердных виноградарей и земледельцев, которые все на «ты» со стражей закона и не причиняют ему серьезных хлопот. Преступность в Монтежурё равна или, точнее сказать, была равна нулю, и три тюремные камеры деревни почти круглый год пустовали.
Понятно поэтому, что префект Бродекен несколько даже испугался, когда от него решительно потребовали немедленного полицейского вмешательства. Квартира кюре подверглась ограблению, похищены большой мешок с деликатесами и сорок тысяч франков из кассы общины. Такой подлости деревушка не знала за всю свою четы-рехсотпятидесятилетнюю историю. Охваченное священным негодованием, население Монтежура почти в полном составе явилось в префектуру с требованием покарать богохульника.
В соответствии с предписаниями префекту Бродекену надлежало только обеспечить охрану места преступления и вызвать из города уголовную полицию. Но префект, взглянув на часы, заколебался. Было уже 16.30. Через полчаса, которые уйдут на то, чтобы связаться с городом, в полиции не останется ни души. Бродекен сам был в достаточной мере чиновником, чтобы знать, как точно заканчивают государственные учреждения свой рабочий день. Значит, к исполнителю сообщение попадет не раньше следующего утра. Пока будет выписано командировочное предписание, выдан аванс и закончены прочие формальности, наступит полдень. А после полудня по средам автобуса в Монтежур нет. От Перонна присланному из города сыщику придется добираться пешком, и на месте он будет опять-таки к 17 часам, то есть к концу своего рабочего дня. Следовательно, за розыски преступника он примется только послезавтра утром!
Взвесив все это, Бродекен решил сам взяться за дело, пусть даже пришлось бы потратить на него какую-то часть своего свободного времени. Преступник не мог быть местным: даже самые отпетые из монтежурских греховодников не посмели бы забраться в кладовую к господину кюре и ограбить приходскую кассу. К тому же еды у местных жителей хватало, а деньги проще было стащить прямо из кошеля для пожертвований во время мессы. Нет, преступник явно был нездешний. С момента ограбления не прошло еще и часа. До ближайшей железнодорожной станции 11 километров, то есть почти два часа ходу. Значит, если повезет, грабителя удастся догнать. И Бродекен поспешно выкатил из гаража префектуры свой мотоцикл.
В трех километрах от Перонна, как раз когда у него кончился бензин, Бродекен наткнулся на небритого, грязного старика, который, сидя на траве у самой обочины, хладнокровно уплетал стянутые у кюре деликатесы. В тот момент, когда он отхлебывал из бутылки большой глоток вина, префект приставил к его груди пистолет. Клаудиус Бродекен был по натуре человеком добродушным, однако наглость, с какой старик, прежде чем удостоить его вниманием, опустошил бутылку, вывела его из себя.
– Каналья несчастная!
– вскричал он, схватив бродягу за отвороты ветхой куртки и рывком поставив его на ноги.
– И не стыдно тебе было вломиться в дом господина кюре? Сколько стоит Монтежур, в нем не видывали подобного свинства! Гореть тебе за это в аду!