Пленники чести
Шрифт:
Хуже всех этой ночью спалось горничной Марте, которая, как истово верующий человек, решила, что за её грешной душой пришёл антихрист. Он явился к ней в образе покойного хозяина, ибо она посмела его обмануть. Страх и раскаяние мучили сознание бедной женщины. Конечно, она не совершила в тот день преступления, но ведь Михаил Эдуардович строго настрого приказал не входить в запретную секцию библиотеки. А она ослушалась его приказа. Она видела пожелтевший листок, и смогла с трудом разобрать слово «завещание», написанное на латыни крупными буквами на самом его верху. Марта не была особенно грамотной, и читала с превеликим трудом. Но хозяин заметил, что в запретной секции, куда мог входить только он, кто-то побывал. Так и не добившись от слуг правды о том, кто это был, господин Уилсон выгнал лучшую подругу Марты, Эмму, выдав весьма дурную рекомендацию. На следующий год Эмма умерла от лихорадки, так как ей пришлось скитаться в поисках пропитания по всей долине, ведь ни один не пожелал взять её в служанки, а домой она боялась вернуться, ибо престарелый отчим не пощадил бы её, сочтя лентяйкой и бездельницей. И теперь уже боялась Марта, решив, что на том свете хозяин узнал правду и явился лично её наказать. Марта сначала очень хотела признаться, но гнев хозяина был для неё страшнее мук совести, как ей тогда казалось, поэтому она промолчала, а теперь было уже поздно, и хозяин, мстя за смерть Эммы, хочет извести её.
Марта открыла глаза, по лицу её катился холодный пот. Во сне она видела Эмму, которая прохаживалась вокруг неё и звала к себе. От этой встречи Марта испугалась ещё больше. Страх парализовал её, и, казалось, что сердце вот-вот остановится. Какой-то тихий шорох прокрался за плотно закрытыми ставнями, и от него Марту затрясло в диких конвульсиях. Она судорожно начала молиться, но молитвы путались, сбивались, и, в конце концов, она не смогла вспомнить ни слова из святого писания.
«Господи, я согрешила, — думала Марта, — прости меня, боже, прости. Я в детстве утопила соседскую кошку, она так шипела на меня, я боялась её, взяла за шиворот и утопила. А ещё моя подруга, Эльза, мы играли, потом я за что-то рассердилась на неё и ударила. Эльза упала и потеряла сознание. Я сказала, что это она сама, сама упала. Зачем я так? Эльза, прости, прости, я не хотела. Я украла у соседки цыплёнка, такого маленького, хорошенького, а все решили, что это был Людвиг. Прости, Людвиг, я так любила тебя, но не спасла, когда тебя начали сечь. Они высекли тебя, Людвиг, а должны были высечь меня, слышишь, меня! Мне теперь страшно, страшнее, чем когда-либо, кто-нибудь, спасите меня! Спасите! Зачем я так жила? Почему я не смогла быть лучше? Почему, Людвиг, мой милый Людвиг? Ты знал, что я во всём виновата, но никому не сказал, мой милый, никому. А тебя больше не увидела и не попросила прощения. Прости же меня! Прости!»
Слёзы огненными ручьями текли из глаз Марты на подушку, обжигая ей лицо, которое побагровело от рыданий. Ей было страшно и горько оттого, что больше она ничего не сможет исправить в своей ушедшей жизни.
Тут за дверью скрипнула половица. Марте показалось, что кто-то стоит в шаге от её комнаты и чего-то тихо ждёт, не решаясь постучаться или войти. Страх тут же куда-то исчез. Женщина откинула одеяло, вытерла остатки солёных слёз со щёк, всхлипнула и снова прислушалась. Тишина была такая, что резало уши, казалось всё застыло, включая само время. Однако как только Марта решила, что в коридоре никого нет, половица опять скрипнула, на этот раз отчётливо и громко. Марта встала и, как была в ночной рубашке, тихо и медленно пошла к двери своей комнаты, настороженно вслушиваясь в ночной эфир. «Наверно это Альфред или Борис услышали мой плач, и пришли проверить, всё ли со мной в прядке, — решила она. — Что ж, вроде всё спокойно, я просто слишком устала, вот и всё».
— Борис, это ты? — спросила Марта слабым голосом, походя к двери.
Ответом было молчание. Она сделала шаг назад, но тут же дверь её комнаты распахнулась, и женщина застыла от ужаса, не в силах даже кричать. Последнее, что увидели её широко раскрытые глаза, были два белых острых клыка и огненные глаза демона, вспыхнувшие во мраке хищной злобой.
И вот оборвалась жизнь человеческая, оборвалась, не нарушив ничьего сна. Замок стоял тихо и угрюмо, не отличимый в ночи от окружавшего его пейзажа. И в нём все спали спокойным и крепким сном, и тоже без снов. Однако сон бедного Антона Сергеевича к середине ночи стал совсем плох. Он мучился, тяжело дышал, его бросало то в жар то в холод, какие-то голубоватые круги плыли у него перед глазами. Но вот холодный пот прошиб его с головы до пят, дыхание стало прерывистым и неровным, а сердце застучало в висках. «Марина», — позвал он дрожащим голосом, но никто ему не ответил. «Марина, это ты?» — повторил он, но и на этот раз ответом стала тишина. «Не может быть, я же тебя…» — произнёс Антон Сергеевич едва слышно и начал задыхаться. Он почувствовал, словно кто-то насел на него всем телом, холодные пальцы сдавили горло, и послышался негромкий девичий смех, похожий на шипение. Антон Сергеевич попытался дёрнуться и вскрикнуть, но стальные руки не пускали его. Понимая, что он вот-вот задохнётся, Миндальский рванулся из последних сил и кубарем скатился с постели на пол. Моментально вскочив на ноги, он закричал и стал бегать по комнате, размахивая руками, точно собирался поймать своего невидимого душителя. Но комната оказалась пуста, лишь он стоял посреди неё в одной ночной сорочке, поглаживая лысую голову. Осознав это, он кинулся к двери, выбежал в коридор, но и там никого не было. Тишина стояла гробовая, даже ветер стих, и шорох листьев был бы слышен за несколько сот метров, но не было и шорохов. Антон Сергеевич зажёг свечку и несколько раз прошёл мимо своей комнаты, обошёл несколько пустовавших покоев по соседству и решил вернуться к себе в комнату. Но проходя мимо старинного зеркала в золочёной раме, он вдруг замер и побелел как полотно. На него в упор из зазеркалья смотрела хорошенькая барышня, лет не более двадцати пяти. Антон Сергеевич зажмурился, ожидая, что снова его горло сдавят холодные тиски рук, но, открыв глаза, обнаружил, что видение исчезло, в зеркале был только он, озаряемый рыжим пламенем свечи. Господин Миндальский настолько хотел спать, что уже не осознавал, бодрствует он, или это зловещий ночной кошмар смущает его разум. С трудом, пошатываясь, как при качке на корабле, он дошёл до своей постели, задул свечу и упал без чувств на мягкую перину.
Он спал, и виделся ему странный сон, будто он ехал в экипаже со свадьбы, а рядом с ним сидела молодая невеста, которую, как ему казалось, звали Марина Ильинична. Но зато Антон Сергеевич точно помнил, что за ней было дано семьдесят тысяч приданого. Конечно, девушка не очень хотела выходить за него замуж, и даже минуту раздумывала перед тем, как ответить священнику «да», но разве Марине Ильиничне будет плохо жить у него? Всю первую неделю брака Марина держалась, но потом отчего-то затосковала. Она надолго уходила гулять по бульвару, чему Антон Сергеевич откровенно не был рад. Он стал запрещать ей долгие прогулки в одиночестве, ведь он подозревал, что у него появился молодой соперник. Как же эта своенравная Марина Ильинична мучила его бесконечными поводами для ревности, своим непостоянством во всём! Она просто извела господина Миндальского бунтарскими выходками, делая всё наперекор его разумной воли. Вдобавок объявился некий родственник молодой госпожи Миндальской, который совсем подорвал здоровье Антона Сергеевича, настаивая, что брак незаконен и его немедленно следует расторгнуть. Он грозил ему судом и тем, что у него большие связи, так что несчастный фабрикант просто был вынужден позвать жандармов, которые вежливо выпроводили господина, и больше тот не показывался. С тех пор Марина Ильинична совсем зачахла, перестала разговаривать с законным супругом, тем самым немало доставляя ему переживаний. Она часто глядела на улицу, стараясь отыскать взглядом кого-то из своих прежних знакомых. Она ждала, что хоть один человек придёт и освободит её из этого плена, который был для неё невыносим. Но никто не приходил, ибо Антон Сергеевич вёл жизнь почти отшельническую, и общался только с теми, с кем у него были дела. Но вот повадился к нему в дом ходить один молодой адвокат. Это хитрый лис придумывал каждый раз новые и новые предлоги, чтобы добиться аудиенции у господина Миндальского. Более того, этот дурной человек очаровал жену Антона Сергеевича, так что та всякий раз, когда видела этого адвоката, расцветала, подобно пустынному оазису после дождя. Она потеряла всякий стыд, так что осмеливалась даже в присутствии мужа разговаривать с этим франтом, а тот с огромным удовольствием поддерживал эти разговоры.
Но стоило Антону Сергеевичу упрекнуть благоверную в недостойном поведении, как та ответила резко и гордо, что ежели её муж не даёт ей свободу, она вольна сама уйти куда пожелает. Не помня себя от гнева, старый фабрикант замахнулся на неё, но Марина Ильинична остановила его фразой, что если он хоть пальцем посмеет её тронуть, то головы ему уже не сносить. Слова жены прозвучали так чётко и убедительно, что господин Миндальский всерьёз испугался. Он не хотел терять своего сокровища, соей молодой супруги. У него не было выхода, ведь если бы Марина сбежала от него, что говорили бы о нём в городе, деловых кругах, что бы говорили аристократы и другие почтенные уважаемые всеми люди? Нет, на это он не мог пойти, зато способен был придумать кое-что другое. В ту же ночь он вошёл к ней в спальню. Марина лежала неподвижно, сон её был безмятежен и прекрасен. Она казалась похожей на ангела, каштановые волосы были распущены и покрывали всю подушку, на которой покоилась её прелестная головка. Как чувственно вздымалась грудь его жены, как от неё веяло теплом, как приятно пахло тонким ароматом изысканных духов. Антон Сергеевич невольно залюбовался ею, она казалась ему Афродитой, сошедшей с Олимпа на грешную землю. Но чем больше она привлекала его, тем чётче он понимал, что Марина не должна достаться кому-то ещё, кроме него. Старик взял в руки подушку, подкрался к своей жене и, в последний раз взглянув на её нежное, полное жизни тело, накрыл лицо несчастной. Марина вздрогнула, попыталась подняться, но не смогла и через какое-то время обмякла, навеки перестав дышать. Убийца посмотрел на неё, поцеловал в лоб и вышел из комнаты.
На следующий день безутешный вдовец обвинил молодого адвоката в том, что из-за него слабое сердце госпожи Миндальской не выдержало и остановилось. И никто не посмел усомниться в словах Антона Сергеевича, хотя он и не смог доказать, что виновником смерти его супруги стал молодой любовник. Однако, слухи, страшные и нелепые, сделали своё дело: этот адвокат лишился своего места, потерял все средства к существованию и вынужден был покинуть город, так как приличные люди не хотели даже пускать его на порог. Слава коварного прелюбодея навсегда очернила репутацию этого человека.
Такой сон промелькнул в голове хлопкового фабриканта и текстильного промышленника, ничуть не устрашив и не потревожив. Наверно, Антон Сергеевич был уверен, что никогда не умрёт и не будет отвечать перед Всевышним на Страшном Суде за свои деяния. Да, он погубил много людей, не только свою жену и несчастного адвоката, но десятки других, зато стал несметно богат, как многие полагали. Но деньги никогда не могли насытить человеческой жадности, и даже на закате лет ему хотелось преумножать богатство, чего бы то ему ни стоило. Он не знал, зачем ему столько средств, которые он не тратил, а после него тратить было некому. Он просто собирал деньги, ведь они делали его могущественным и уважаемым, и даже те, кто его искренне ненавидел, с радушием, хотя и фальшивым, принимали его у себя, кормили и поили. Эти люди надеясь, что когда-нибудь он замолвит за них словечко перед кем-то столь же важным, сколь и он. Но надежды были напрасны, ведь даже на себя господин Миндальский жалел потратить лишний медный грош. Его жизнь была отвратительна, как и он сам, и чем старше он становился, тем больше его не любили, но тем сильнее старались ему угодить. Он очень сильно боялся всех тех людей, которые его окружали, поэтому почти всегда был один, иногда, правда, навещал двоюродного брата, единственного человека, не завидовавшего ему. С кузеном он мог долго беседовать, спорить, даже браниться, но он ясно знал, что это единственный дом, где с ним откровенны и честны.
Но вот ночь начала сменяться днём. Облака становились светлее, в деревне пропел петух. Пропел, но не разогнал тех злых духов, что наводнили окрестности. Да и куда могли уйти эти ожившие мертвецы от тех, по чьей вине они застряли между миром живых и загробным царством. Лес был всё так же тих, только вода мелодично журчала, струясь ручейком по камням на дне глубокого оврага. Утро было хмурым и туманным, но дождя не намечалось, и охота обязательно должна была состояться. Конечно, покойный владелец земель Уилсон Холла был бы против этого, имея свои основания для запретов, но кто теперь его стал бы спрашивать? Клара Генриховна никогда не прислушивалась к мнениям мужа, так что времена одних строгих правил сменились временами других, ещё более жёстких и странных.
В уютной неге отступающих сумерек между развалинами степенно прошла фигура высокого мужчины в чёрной мантии. Этот господин поднялся на холм, оглядел осенний пейзаж и скрылся в старой часовне. Следом за ним промелькнула фигура горбуна и тоже скрылась из виду между высокими стволами нагих дубов и могучих елей, покрывшихся синеватым инеем. Рассвет становился заметнее, но солнца в то утро никто не увидел, так как капризное светило отгородилось от чумазой земли, покрытой шрамами раскисших дорог, плотным саваном унылых облаков.