Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

Гуревич Рахиль

– А по-русски?
– сказала, как забанила.

– Растяжки Тёма имеет в виду, - улыбнулась Светочка

– Ну какой-нибудь попроще элемент. Можно самый простой.

Я показал кач и степ.

– Это, - делаю - кач. А это, - тоже выполняю, - степ.

Все захлопали.

И тогда я размял руки и сделал ворм.

– А это что?

– Ворм.

– Ты что, Тёма, по-английскому, наверное, отличник, - улыбается.

– Неа. Вообще не знаю. У меня репетитора нет.

– Ну ворм-червяк же.

–

Не знаю. Знаю, что по-русски ещё дельфином движение называют. С него би-боинг называют.

– Нижний брейк?

Чёрт! И она туда же! Как мама нижний брейк. Я уже собрался спорить. По привычке. И вдруг у меня мысль промелькнула. Может, они правы, может это нижний брейк и есть. Тогда я сказал, отряхивая ладони:

– Ну да. Это вам не локинг. Это партер.

Все засмеялись. Наверное потому что локинг - тоже английское слово.

– Ну у тебя пассивный английский что надо, - рассмеялась журналистка.

Я опять не въехал.

– Я просто привык. Так все называют.

– Ну а ты, Артём, признайся тут по секрету всему свету, ты всегда точно всё, что тебе педагоги говорят, на сцене выполняешь?

Я взбесился. Я же ей сказал, что выступление, мир танца - это на три-пять минут - другой мир, в нём нельзя всё точно выполнить. А она опять: выполняешь? Не въехала что ли?

– Наверное, да, - отвечаю спокойно.
– Но всё равно каждый раз танец по-новому получается, как в бродилке.

– Увлекаешься?

– Да не особо. Времени нет.

– Ты чем-то ещё занимаешься?
– так проникновенно она со мной говорила, что я вообще забыл, что меня снимают.

– Я ещё в футбол играю. У нас коробка на детской площадке.

– А учишься хорошо?

– Да не особо.

Я сел на место. А журналистка завела старую дуду:

– Я бы вообще в любых студиях, где дети на сцену выходят, и в музыке, и в танцах, и в театре, драматическом или мюзикле, сначала детей учила импровизации.

Э-эх, знать бы, что это такое. Я не знал - это ладно. Но Серый со Светочкой стали как-то блеять, говорить: мда, мее, бее, традиция хип-хопа как и джаза суть фрестиль.

– Господа, - чуть поморщилась журналистка, - давайте по-русски. Искать русские термины. Значит, есть в ваших выступлениях танцы, где импровизация не желательна, а есть, где вы её приветствуете?

– В хип-хопе желательна, - улыбнулась натянуто Светочка.

– А что для вас самое сложное?
– журналистка слезла, слава богам с непонятной лично мне темы.

– Синхронность, - ответила Светочка, помедлив (она конечно хотела сказать тайминг. Да что она виновата в самом деле, что всё в брейке и хип-хопе по-английски!) и дополнила, оправдываясь за отрицание этой самой импровизации.
– У нас многие с нуля, им до импровизации как до полюса, просто есть танцевальные элементы для начинающих. Разные у нас группы. И леди -стиль пользуется популярностью у всех возрастов.

– И би-гёрл, - ну Серый Иваныч как всегда, он только на брейке своём заморочен.

Журналистка выразительно уставилась на него:, мол, опять?! Опять по-аглицки?!

Ну реал: просят же по-русски, а Серый всё на своём привычном говорит. И о своём.

– Ну возрастные танцовщицы им конечно элементы тяжело освоить.

Все посмеялись.

– А что для вас самое сложное, не вообще?
– обратилась журналистка к девочкам.

– Стречинг, то есть растяжка, - обложались и девчонки.

Девчонки разговорились, стали жаловаться, как у них всё болит после стречинга. Что от растяжек они воют.

– А вы как с растяжками?
– обратилась ведущая к мальчикам

Они ржут как дебилы. А я говорю:

– Честно? То же самое.

– Ревёте?

– Бывает.

И дальше все разговорились, стали припоминать случаи смешные на репах.

– Рэпах?
– удивлялась журналистка.

– Репетициях.

– Ааа. Уяснила, - она так смешно это говорила и прикладывала ладонь по-военному к своей беретке. Это у неё стиль такой был. Она всегда в беретке по телеку.

Поговорили и о смешных случаях на сцене, во время выступления.

Серый что-то умное говорил о воспитании мужчины, о мужественности хип-хопа. Светочка говорила о важном опыте выступления на людях, на публике. Но я уже молчал. Я достаточно сказал. Пусть другие. Даже Данёк разговорился. Рассказал о себе, о танце «Эх, яблочко!», его любимом.

– Надо же, - говорю с издёвкой, когда мы с ним после съёмки шли в футбик гонять.
– Надо же. Я и не знал, Данёк, что ты «Эх, яблочко» больше всего уважаешь, и даже кумаришь, оказывается, по нему.

– Слушай, Тёмыч, сам не пойму, начал ерундень нести. От нервов. Это лицемерие.

– Вот уж не знаю, почему я околесицу стал нести. «Эх, яблочко» ужасно сложный, и точно не любимый. Мы ж его для Девятое мая ставили, когда в часть ездили выступать.

– Мне норм. Я этот танец больше всех уважаю, - честно сказал я. Мне и в части военной понравилось. Аккуратно там. И мужики спортивные, а не как наши ленивцы городские...

– Ну, ты в драйве, чувачок, - завистливо процедил Дэн, - А если бы ты там не солировал?

– Дэн! Ты чё?
– я не ожидал от Дэна такой ненависти.
– Мы с тобой в «Яблочке» вместе солисты! То ты, то я, то ты, то я в круге хиппуем.

– Дааа, - как малыш затянул капризно Дэн.
– Но ты больше. Ты вращения , ты - стойку на руках. Я-то всего лишь би-боинг.

– Да ладно не реви. Мы там с тобой вдвоём. Два би-боя. Сложные элементы я после перелома не всегда выполняю.

Данёк заулыбался, он был доволен, что мы с ним на равных, я его убедил.

– Слушай, - говорю, - Данёк.
– А вот это ты сказал. Что-то про лицо.