По тонкому льду
Шрифт:
Девушка, что умеет пройти сквозь пламя,
Может пройти и по тонкому, в трещинах, льду.
Но не спеши, дорогая,
Ледяная до боли вода,
Представляет не самую опасную преграду.
От дрожи и паники мурашки покрыли всё моё тело. Страх, сковывающий и хватающий меня за горло каждый раз, когда я перечитывала эти строки, не отступал. Он лишь становился сильнее.
Кто написал
Я нашла это послание, написанное каракулями на аккуратно сложенном в моём кармане листке из блокнота, в тот вечер, когда внезапно проснулась от запаха копоти на лужайке перед нашим домом в Чикаго, промокнув в снегу и замёрзнув от холода.
Не знаю, почему я не отдала эту записку полицейским? Она могла бы помочь им в расследовании и ответить на мои вопросы. Но я отдала её частному детективу отца, который наверняка достиг большего прогресса в деле, чем толстопузый начальник полиции, задававший мне самые идиотские вопросы только спустя сорок восемь часов после пожара.
— Но, возможно, я и не хотела знать ответы. «В мире много загадок, которые лучше оставить нераскрытыми», — это были слова отца, сказанные им буквально за пару недель до той ужасной ночи, и они не давали мне покоя. Неужели он знал о приближающейся трагедии?
Я закрыла глаза, зажмуриваясь настолько сильно, что увидела перед глазами мелькающие оранжевые точки и вспышки света. Я подавила накатывающую желчь и тошноту, которые, казалось, то и дело застревали в горле.
Мой мозг нуждался в кнопке выключения, поэтому я решила сконцентрироваться на комнате, в которой находилась и в которую не возвращалась уже очень давно, словно это было в другой жизни. Всё вокруг было украшено розовым кружевом, как в мечтах шестилетней девочки — балерины. Видимо, это была моя мечта, когда мне было шесть лет, а отец, как всегда, воплотил её в жизнь.
И это только сильнее меня расстраивало. Я чувствовала, что никогда не смогу выбраться из тоски и печали. В конце тоннеля не маячил свет, а я продолжала двигаться к тупику.
Я села за белоснежный туалетный столик и стала изучать себя в зеркале. Со стороны могло показаться, что ничто меня не беспокоило. Если бы в меня кидали палки и камни, ни единый волосок не выбился бы из идеально уложенной причёски. Вот что с людьми делает воспитание белых англосаксонских протестантов. Что бы ни случилось, лицо всегда должно оставаться непроницаемым, в то время как в душе может бушевать ураган.
Шум где-то в доме заставил меня повернуться к двери и напрячь слух. Николас, так его звали? Или Ноа? Проклятье, придётся уточнить у кого-нибудь, как его зовут. Дело не в том, что его имя было трудно запоминаемым, но, даже поглощённая скорбью, я не могла оторвать взгляд от его глаз. Они были глубокого серого цвета, и было чувство, что они проникают в самую душу каждый раз, когда смотрят на вас. Это были глаза человека, не по годам умудрённого жизнью, и, возможно, я нашла в этом некоторое утешение. В тот момент казалось, мы с ним были в одной команде.
Я заставила себя встать со стула и отойти от туалетного столика, моё тело было практически неподвластно мне. Некий
Это была маленькая коробочка из зелёного мрамора, украшенная замысловатыми золотыми узорами. Я провела пальцами по её крышке, чувствуя всю гладкость камня и выгравированную резьбу. Каждая клеточка моей кожи помнила тот день, когда мама с папой зашли в мою комнату и вложили эту музыкальную шкатулку в мои руки. Воспоминания зажглись в моей груди, и я, закрыв глаза, почти чувствовала аромат маминых французских духов. В уголках глаз показались капли слёз, и я приоткрыла крышку шкатулки.
Я будто лишилась способности видеть, будто воспоминания и музыкальные ноты, заполнявшие пространство вокруг меня, причиняли нестерпимую боль. Звонкое карнавальное исполнение главной композиции из фильма «Звуки музыки» заполнило комнату. Более того, оно заполнило моё пустое, ноющее сердце. На душе стало теплее, тлеющие угольки загорелись и принесли мне мгновение облегчения от глухой пустоты, образовавшейся в моём сердце неделю назад.
«Я уйду в горы, когда сердцу станет одиноко, и знаю, что услышу то же, что и прежде», — пела я тихим голосом, пока одинокая слеза скользила вниз по щеке.
Это был мой первый отрывок, который я всегда напевала, поэтому родители и выбрали его для музыкальной шкатулки. Всего пару недель назад я участвовала в первых своих соревнованиях по фигурному катанию. Всплеск толпы, наблюдавшей за моим выступлением, нарастающая музыка, под которую я прыгнула и закружилась на гладком льду, и мои коньки, оставлявшие свои следы.
Мне нравилась та жизнь. Я смотрела на сцену, где Джули Эндрюс тысячи раз блуждала среди холмов Австрии, пытаясь запомнить слова и последовательность движений. Мои родители наблюдали за мной и, конечно же, старались сделать всё возможное, чтобы я была счастлива. Это было их главной целью.
Я скучала по ним так сильно. Я чувствовала себя так, будто кто-то разорвал моё тело пополам, и я больше никогда не смогу двигаться как раньше, не чувствуя пронзительной боли.
— Мисс Валон, ваш ужин.
Глубокий голос у дверей заставил меня с хлопком закрыть крышку шкатулки; сухожилия, мышцы и кости в моей груди вытянулись, снова широко открыв и оставив мертвый орган, которым было моё сердце, полностью уязвимым. Один небольшой порез, и оно превратилось бы в пыль.
Я отвернулась от управляющего усадьбой, пытаясь спрятать мокрые следы слёз и вытирая щёки. Воздух наполнился неловкостью. От звона подноса, поставленного на стол, я резко повернулась.
— Сегодня Сьюзи приготовила для вас жареную курицу, пальчиковый картофель и спаржу с чесночным бальзамическим уксусом. Я принёс вам немного воды, но винный погреб в Холлис Хаус полон, если захотите бокал чего-нибудь.
Я повернулась, слишком взволнованная человеком, стоявшим напротив меня. Мне было грустно и одиноко, возможно, в этом было всё дело. Не могло быть другого объяснения, почему мне хотелось приблизиться к нему, посмотреть ему в лицо, которое мне едва удалось разглядеть тогда в фойе.