По ту сторону грусти
Шрифт:
В этот день Алеся разрешила себе ничего не делать. Ну вот просто решительно ничего... хотя нет, пардон - она разрешила себе купаться в блаженстве, праздно покачиваясь на его волнах. Разумеется, под ритмы джаза и босса-новы.
Нет, ну она, конечно, заплатила в этот день за интернет, закупилась на рынке и даже постирала вещи - но разве это могло быть важным?!..
Разумеется, нет.
Алесе вообще не пришлось скучать в ближайший месяц, только она об этом ещё не знала.
Она подтянулась. Куда только подевалась эта богемная небрежность, так безумно раздражавшая когда-то её родителей! Словно появились какие-то новые, дополнительные
Один раз ей пришлось печь пирог по причине специфической. Возможно, жуткой -хотя страха тогда она не ощутила, скорее, озабоченность, а забот и на самом деле ох как прибавилось.
А сейчас, воскресным утром, она без сожаления пихнула в кошелёк несколько крупных купюр и понеслась сочетать несочетаемое. Сначала впорхнула под белые своды собора Пресвятой Девы Марии, там помолилась и зажгла свечку: может, поспешно, но она так ребячески надеялась, что возможную ошибку ей простят за искренность душевного порыва. А потом, на ходу отряхивая голые колени от тонкой мраморной пыли, побежала на остановку и села на троллейбус до Комаровского рынка.
Во время мойки посуды или выноса мусора вообще очень удобно думать о высоком, вроде полезными делами занимаешься, а вроде ум свободен. Алеся попыталась притишить свою эйфорию, даже вынула наушники в попытках сосредоточиться. Она хотела продумать стратегию поведения. На следующих выходных она наденет свою блузку с гагатовой брошкой и пойдёт в гости к министру. Вообще-то, теперь, через неделю после прошлой встречи, у неё появился шанс парировать. Она во всём убедилась сама - причём донельзя каноничными, действенными способами. Вот только откуда тогда эта робость? Такая, что когда она берёт дорогущий кочан цветной капусты, он кажется свинцовым слитком и дрожит в её руках?
Её охватила сложносочинённая тоска. Хотелось убежать на край света, заклеить себе рот, только б не рассказывать о своих переживаниях: казалось, ей испортят радостное открытие - на её блаженное доказательство найдётся сотня опровержений и проклятий. И вместе с тем, тайное счастье и маленькая победа требовала оглашения, декларации - закрепления своей изречённостью.
Министра она боялась. Смягчённо можно было сказать: "испытывала неловкость" - но надо ведь называть вещи своими именами! Теперь она понимала, почему он наводит такой трепет на зарубежных дипломатов.
Влада... Гаденькое сложилось предложеньице, но так и хотелось сказать, что она "в рот ему смотрит" и во всём соглашается. Хотя это неудивительно. Хорошо хоть, последнее время поуспокоилась и мужу внимание уделяет, так что определение "любовный треугольник" так и осталось бледной пометкой на полях.
Капитан, конечно, друг, товарищ и брат - но вот не казался он подходящим человеком для выслушивания исповедей. Пускай сначала от безумного междумирного путешествия отойдёт. А происходит это медленнее, чем хотелось бы.
Со старыми друзьями - Ариной, Настей, Катей - она вообще не хотела поднимать тему. Ещё был Зорич, но он слишком ироничен. Да она и с самого начала не спешила открываться.
Когда Алеся увлекалась каким-то течением или персонажем, то говорила об этом с непринуждённым воодушевлением. Сейчас она смущалась - не сболтнуть бы лишнего. Не о компромате или одиозности шла речь, просто о некой порядочности или... страшно сказать, священности. Лишний раз трепать на ветру словес чьё-то имя - нечестиво. Такие отношения требуют тщательно отмеренного и взвешенного молчания.
Знали-то, по сути, очень немногие. Но даже это знание было асимметричным: министр знал о внешних проявлениях, капитан и Влада - чуть больше.
Солнце припекало в плечи. Пакет с овощами оттягивал руку - дело сделано. В левую туфлю попал камешек и впивался в подушечку ноги. Алеся скривилась, но к остановке с электрическим мычанием подкатил троллейбус - она рванула вперёд, чтобы занять место - желательно у окна, желательно одиночное - и вытащить проклятый камень. Ей удалось обогнать неугомонных комаровских бабок, которых много в любое время дня, но особенно в несусветную рань, и протиснуться в самый угол сзади. Алеся плюхнулась на сиденье и хотела уже нагнуться, чтобы избавиться от мучений. Но снова замерла и сглотнула. Прямо перед ней, по-утиному топчась, устраивался на ступеньке пехотный майор, вскочивший в последний момент.
Вообще-то, ничего необычного: людей в форме на улицах ВКЛ было много. Но Алеся вспомнила о генерале и покрылась потом.
Ещё свеж был в памяти тяжёлый разговор, хотя минуло уже около года. После этой беседы она проплакала весь вечер. В какой-то степени это было от возмущения и разочарования, едва ли не предательства: она-то думала, что родной дон Аугусто поймёт и поддержит, а он туда же! Как эти чёртовы мещане со своими тухлыми подходами! А он всего-то решил поговорить откровенно и озвучить то, о чём она боялась думать. Не стоит тешить себя надеждами, что она может спокойно всю жизнь любить его, заниматься пропагандой, ах, простите, политологическими изысканиями, вдохновляться и быть свободной (потому что у неё есть плечо с погоном, за которым так удобно спрятаться от социума).
– Так ты... не хочешь быть со мной?
– растерянно спросила Алеся и покраснела от своего жалкого котёночьего голоса.
– Не "не хочу", милая ты моя, а не "могу", - терпеливо поправил генерал.
Но для неё это был шок. Она слушала все его объяснения - разумные и предсказуемые - крайне рассеянно.
И каково негодование! Это он-то называл её преданность "зависимостью" и говорил о необходимости "поисков" (о тошнотворное слово!) и даже о нормальной, человеческой семье. Той самой, что "ячейка общества". И осмеливался притом предполагать, что может найтись человек ближе и лучше его.
Она разозлилась и подняла голос. Дон Аугусто поддался на провокацию и ответил ей резко. Потом извинился, объяснил всё по второму кругу, но тезисно - недаром был преподавателем. А потом с чувством выполненного долга удалился. И делай, что хочешь. В этот миг для Алеси мир перевернулся.
Что происходило? Да ничего особенного. Постепенная перестройка (тоже двусмысленное словечко). Может, и прав был генерал, что выложил всё начистоту, а потом держал дистанцию - в конце концов, она уже действительно большая девочка, и как оказывается, на роль весталки не подходит. Алеся постепенно успокаивалась, процесс исторического исследования становился для неё всё более интересным сам по себе, а не в связи с симпатиями - может, так и рождаются "настоящие учёные"? И вот её равновесие было нарушено... нет, не офицером в общественном транспорте. О равновесии в принципе не могло быть речи. А прохладно-зеленоватый китель незнакомого служаки всего лишь разбередил раны.