По закону буквы
Шрифт:
«Я, Ю, Ё, И, — писал Бальмонт, — суть заостренныя, истонченныя А, У, О, Ы». Видите: «-ныя»! Прилагательные поставлены в женском роде. Значит, он говорит о буквах. Иди речь о звуках, на концах поэт поставил бы «-ные»…
Но не это существенно. Что Бальмонт не различал буквы и звуки — ясно: «Вот, едва я начал говорить о буквах — с чисто женской вкрадчивостью мною овладели гласныя!» — восхищался он. Но как бы ни думал он о буквах или звуках, как только стихотворный текст попадал на книжную страницу, на место звуков мгновенно вставали буквы, образуя видимый неожиданный графический узор напечатанного стихотворения.
Для
Ломоносова там в равной мере интересовали обе «ипостаси» единства «звуко-буква». Он мобилизовал слова с неодинаковыми, по мнению его противника, звуками « г», чтобы, изобразив все их при посредстве единственной буквы, доказать свою правоту в споре не фонетическом, а орфографическом: для двух разных звуков по многим причинам в данном случае достаточно одной, общей для обоих, буквы.
У Бальмонта, как это ясно, задача была иной: пользуясь одной буквой, он имел в виду поэтически утвердить равное смысловое значение обоих ее вариантов, свойственных русской речи. Заметьте: стихотворение искусно построено так, что в него входят только слова, в которых при чтении глазами обязательно есть буква Л, а при произнесении вслух — и звук « ль».
Вот как можно схематически передать их чередование:
«С лодки скользнуло весло» я вспомнил потому, что мы говорили о буквах, предназначенных передавать непалатализованное и палатализованное « л» в русском, славянских и латинском алфавитах.
Но воспоминания о таком стихотворении, построенном на «чистой аллитерации» (термин, к слову говоря, из времен неразличения буквы и звука: думают всегда о звучании составляющих стих звуковых единиц, а называют явление их повторения «ал-литера-цией», то есть «собуквием», а не «созвучием». Правильнее был бы какой-нибудь другой, столь же затейливый термин: «аллофония» какая-нибудь… Но это в сторону), воспоминания эти навели меня на мысли и о некоторых других, примерно этого же рода стихотворческих трюках и фокусах.
Начну со стихотворного отрывка в 14 строк (14 строк, как известно, содержит в себе «онегинская» строфа Пушкина). В этом отрывке 54 слова, 298 букв, но среди этих почти 300 различных букв — одна-единственная буква М.
Я говорю о XXXVIII строфе 4-й песни «Онегина».
Прогулки, чтенье, сон глубокий. Лесная тень, журчанье струй, Порой белянки черноокой Младой и свежий поцелуй, Узде послушный конь ретивый, Обед довольно прихотливый, Бутылка светлого вина, Уединенье, тишина — Вот жизнь Онегина святая; И нечувствительно он ей Предался, красных летних дней В беспечной неге не считая, Забыв и город и друзей И скуку праздничных затей…Возьмите карандаш и исследуйте этот четырнадцатистрочный пушкинский шедевр со странной точки зрения: в каком числе содержатся в нем буквы нашей азбуки — каждая по отдельности.
Впрочем, этот подсчёт уже проделан.
Я
Строфа, приведенная мною, известна в литературе как некий курьёз, как «Строфа с единственной буквой М».
Но возникает вопрос: что это? По сознательной ли воле поэта Мисчезло из всех, кроме одной, строк этого отрывка или тут сыграл роль случай?
Можно ли дать на такой вопрос ответ? Проведя анализ буквенного состава строфы, какой я не поленился выполнить, а вы, полагаю, проверить, я думаю, некоторое предположение сделать можно.
Не будь в этой строфе только «ни одного М», это скорее всего явилось бы результатом либо случайности, либо какого-нибудь глубокого закона русской фонетики, который еще предстояло бы установить.
Однако в той же строфе отсутствуют Фи Щ. Нет в ней и буквы Э. Почему вполне закономерно отсутствие Ф, вы узнаете детально, когда доберетесь до разговора о нем самом. Щ, несомненно, находится в нетях более или менее случайно. В началах и в корнях слов буква эта встречается не слишком часто, но изобилует в различных суффиксах, в частности в суффиксах причастий.
Стоило бы поэту ввести в данную строфу хотя бы одно причастие на «-щий», и буква Щпоявилась бы в ней совершенно спокойно. Другое дело — почему Пушкин не ввёл сюда ни одного такого причастия; пусть пушкинисты ответят, дело тут опять-таки в случайности или во внутренних необходимостях поэтики этой строфы?
Но я думаю, что, скажем, вместо словосочетания «красных летних дней» с гениального пера Пушкина могло бы все же сорваться и «красных этих дней», и вот вам «э оборотное». Однако речь ведь не о том, что М— редкая буква и её просто нет в строфе по этой причине. М— буква довольно распространенная. В ХХХХ строфе «Евгения Онегина» она встречается преспокойно семь раз подряд. И если бы из всех строф романа только в этой она оказалась такой анахореткой или если бы я не мог вам указать в этой же цепочке строчек другой ей подобной отшельницы, я, разведя руками, сказал бы: «Не знаю, для чего это ему понадобилось, но как будешь судить гения? Наверное, ему захотелось, чтобы тут оказались все буквы в разных количествах, а одна только буква М— в одиночку…»
Ну так вот: этого я сказать не могу. Вы, вероятно, уже обратили внимание: «Строфу с одной буквой М» можно с таким же успехом назвать и «строфой с одним Ц». А допустить, что Пушкину по каким-то высоким соображениям эвфонии понадобилось, чтобы в этих именно 14 строчках встретились «единственное М» с «единственным Ц», я никак не рискую.
Кто хочет, рекомендую проверить, нет ли в «Онегине» другой строфы с одним М, или, может быть, с другой какой-либо «одной буквой». Чем чёрт не шутит: вот ведь обратил же кто-то внимание на это единственное М, а такого же единственного Ци не заметил. Вас могут ждать разные открытия…