Победитель. Апология
Шрифт:
Ты молча поднял в ответ палец: пожалуйста, тише.
— Многоуважаемая Марта Федоровна! — раздался в тишине голос, даже для тебя — или, лучше сказать, для тебя тем более — прозвучавший как чужой, хотя при записи ты лишь самую малость изменил его. — Позвольте от лица всех моих собратьев, как то: магнитофоны, телевизоры, приемники, радиолы и проигрыватели, которым вы в своих изумительных реанимационных мастерских так искусно возвращаете жизнь, поздравить вас с прекрасным женским праздником. Этот весенний день прелестен вдвойне, ибо выпадает на месяц, названный в честь вас. Слава же марту! И слава Марте! — В этом месте твои интонации прорезались так отчетливо, что директор не могла не узнать их, но тем не менее даже бровью не повела. Ты понимал, что поздравление не должно быть слишком длинным: время горячее,
Поднявшись, ты поклонился.
— Подожди! — остановила Марта Федоровна, и ее энергичное лицо изобразило озадаченность, хотя все-то она уже давно поняла. — А это что же?..
— Всего лишь мелодия, — ответил ты с улыбкой. — Уж музыку-то я имею право преподнести вам в такой день?
— Музыка! Какая тут, к дьяволу, музыка! — Она дотронулась до корпуса сухонькой ручкой. — Умеешь ты это, черт тебя побери…
Как в детстве ждешь дня рождения! Но из всех подарков, которыми тебя щедро оделяли твои многочисленные родичи, самым счастливым неизменно оказывался подарок тети Шуры. Всякий раз он был неожидан и в то же время порождал праздничное чувство, что именно о нем ты и мечтал больше всего. Так появились у тебя первый фотоаппарат (простенький «Школьник») и шахматы, конструктор, альбом для марок, впоследствии перекочевавший к твоей дочери, велосипед — да, велосипед, вещь катастрофически дорогая для более чем скромного тети Шуриного бюджета. Восторженно чмокая ее, ты клялся — вслух ли, про себя, сейчас не вспомнить, — что как только вырастешь и выучишься, станешь сам зарабатывать деньги, то тогда уж за все отблагодаришь старую тетю.
С годами ее щепетильность возросла. Больше всего боялась она быть кому-либо в тягость, в том числе и тебе, поэтому ты начал издалека. Нехитрыми репликами подвел к тому, о чем она могла говорить бесконечно: о родном Кирсанове. Антоновские яблоки, рассыпанные под кроватью, пахли на всю квартиру; грозный дед Макар (подумать только! — дедом он был не для тебя, а для нынешней древней старушки — сколько же времени утекло с тех пор!), малиновые заросли, в которых загадочно шуршало что-то, а что — так и осталось тайной, и уж никому никогда не раскрыть ее… Ты слушал, помешивая холодный несладкий чай, понимающе улыбался и иногда покачивал головой, если какая-либо подробность по ходу рассказа производила на тебя — а вернее, должна была произвести — особенно сильное впечатление. И вот, когда она совсем размякла и в обоих глазах — живом и мертвом — заблестели слезы, ты будничным тоном заговорил о том, ради чего, собственно, и начал все:
— Я тут вот о чем подумал…
— А на рождество мы с девчонками по домам ходили, — не слушая, счастливо летела тетя Шура, и по ее просветлевшему лицу, по озорной улыбке в мокрых глазах ты понял, что сейчас последует история с переодеванием, когда их приняли за других, силком посадили в сани и с гиканьем повезли куда-то, а в примятом сене лежали невесть откуда взявшиеся тут грецкие орехи. Куда-то мчали их по снежному полю, а девчонкам хоть бы хны, украдкой проламывали о деревянный бортик ореховую скорлупу и уплетали, давясь смехом. Какие живые подробности! — будто не сто лет назад было это, а сейчас, сию минуту: и сани, и снег, и холодные орехи в душистом сене. Ты тихо улыбался, но не ее радости, а той минуте, которую ты так удачно подготовил и которая вот уже скоро наступит.
Наконец она смолкла, ослабнув. Ты сделал осторожный глоток и поставил стакан.
— Да, так я тут вот что надумал. Почему бы тебе не съездить в родные места?
С трудным непониманием поднялось утомившееся долгой радостью лицо. У тебя екнуло сердце, когда ты увидел ее мертвый глаз. Недолго осталось ей… Как мощный сквозняк выдувает дымок из комнаты, так несущееся время вырвет жизнь из этого еще живого и теплого сопротивляющегося тельца… Твой взгляд дрогнул и убежал.
— В Кирсанов, — объяснил ты. — О билетах, гостинице и всем прочем я побеспокоюсь. А тебе, я думаю, интересно будет посмотреть.
Медленный
Где и когда?
Чем тревожнее становились его глаза, не умеющие ни на секунду задержаться на тебе, тем обходительней и мягче был ты. Главное, подчеркнуть, что это всего-навсего просьба, и во власти коллеги как принять ее, так и отклонить. Просто он должен понять, что тебе, человеку, для которого фотография не просто средство существования (в конце концов, ты можешь заработать деньги и другим способом — диплом в кармане), а нечто гораздо большее, позарез необходим опыт работы при естественном освещении; тут и быстрота реакции, и маневрирование диафрагмой… А кроме того, пляж — неисчерпаемый кладезь человеческого материала, что для тебя как художника (ты извинился улыбкой за эту вынужденную нескромность) имеет особое значение. Барабихин еще не понял, к чему ты клонишь, но беспокойство уже снедало его, он беспрестанно что-то поправлял и трогал маленькими ручками — то розовых рачков на тарелке, то кружку с недопитым пивом; щелкал ногтями, чистя их. Когда же уразумел наконец, что ты предлагаешь ему перейти в ателье, поскольку двоим на пляже оставаться вряд ли целесообразно, да и не утвердят плановики — поэкспериментировали, скажут, и хватит, а ты по творческим соображениям не можешь позволить себе роскошь отказаться от пленэра, — когда он уразумел все это, движения его приняли прямо-таки конвульсивный характер.
— Почему? Я шесть лет уже. С самого начала.
Ты отпил глоток пива. Какой трудный разговор! — но что делать! Ведь тебе действительно необходим пленэр, и действительно для двоих работы тут маловато, а что касается заработка, который, конечно же, здесь выше, чем в ателье (и чем дальше, тем разрыв этот, надо полагать, будет увеличиваться — люди живут все зажиточнее, и все большее число их может прокатиться летом на юг к морю), то разве ты не имеешь права на известные преимущества? Принципа «От каждого — по способностям, каждому — по труду» никто не отменял, слава богу, а твои способности фотомастера, твоя квалификация фотомастера и, следовательно, твой труд в условиях Витты вне конкуренции. Щадя профессиональное самолюбие Барабихина, ты не привел последнего довода, и лишь когда упрямящийся Барабихин снова пробубнил, что он здесь с самого начала, осведомился с улыбкой:
— С начала чего?
— Как с чего? С самого начала.
— С того момента, — шутливо предположил ты, — как сотворил бог небо и землю? — Ты аккуратно поставил кружку. — Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух божий носился над водою…
Маленькие глаза убежали из-под твоего веселого взгляда.
— Я шесть лет тут. — Пальцы нервно смяли вылущенный панцирь с длинными усиками. — Как только открыли точку, я здесь. Я ведь и открывал ее. До этого здесь частники промышляли.
Ты снова взял тяжелую кружку.
— А вдруг, — предположил ты, улыбаясь и тем давая понять, насколько несерьезна твоя гипотеза, — опять вздумают закрыть?
— Почему? Она оправдывает себя. Она очень даже оп…
Он не договорил, пораженный внезапной догадкой. Пляж-то принадлежит горкоммунхозу, во главе которого стоит твой родной папа, и мало ли какие высшие соображения могут появиться у него в пользу закрытия точки. Лично тебе это ничем не грозит — ты останешься в ателье, на том самом месте, которое любезно предлагаешь своему коллеге, а вот он… Ты беспомощно пожал плечами. Все правильно, жизнь изобретательна по части всевозможных пакостей.
— Ты должен понять меня, старик: у меня нет выбора. Буду откровенен с тобой. Ты немного потеряешь в заработке, но ведь ты будешь работать в лучшем ателье, с прекрасной аппаратурой, с крышей над головой — это сразу же скажется на твоем профессиональном уровне. Ну и престижность…
В разговоре с тетей Шурой ты, разумеется, не упоминал этого слова — престижность, но оно, незримое, все время витало рядом. Как часто мы ценим человека не за то, что есть он на самом деле, а за его оболочку! Образование, должность… А что образование, что должность! Вон твоя родная тетушка Чибисова… Дипломированный адвокат, а тебе гораздо интереснее беседовать с почтальоном.