Победитель
Шрифт:
Симонов поморщился.
Вилла стояла в зеленой долине, выглядевшей, по сравнению с пыльным вонючим Кабулом и жаркой дорогой, просто раем на земле. В тени раскидистых деревьев журчал холодный и пронзительно чистый ручей, щебетали птицы. Дом на вершине небольшого холма оказался настоящим дворцом – двухэтажный особняк с мраморными лестницами, колоннами, башнями…
Их провели в сравнительно прохладную комнату, завершением богатого убранства которой был, несомненно, камин. Плетнев с интересом стал разглядывать каменные завитушки. Симонов же отошел подальше, буркнув, что
– Вот они, красавцы! – сказал майор, встав у стены, где висели портреты в золоченых рамах.
Плетнев тоже взглянул.
На первом был изображен Нур Мухаммед Тараки – пожилой мужчина с гладким и румяным лицом. Его чуть сощуренные глаза сияли мудростью и добротой, взгляд устремлялся в некие пределы, невидимые простым смертным. В целом он выглядел очень хорошо – солидный, внушительный и, судя по всему, здоровый мужчина. На руках Тараки держал радостно улыбавшегося малыша. Справа от нарядной физиономии вождя в некотором отдалении по голубому небу, являвшемуся фоном, скользила стайка белых голубей.
Хафизулла Амин, строго смотревший со второго холста, тоже выглядел на все сто. Лицо премьер-министра было красивым и чрезвычайно умным. А взгляд светился не только понятливостью. Вдобавок в нем сияла еще и преданность – должно быть, преданность именно ему, его соседу по стене, учителю и главе партии Тараки.
И все же, все же!.. В отличие от совершенной благообразности шефа, что-то в облике второго лица государства говорило о возможных изъянах души и характера. Закрадывалось смутное подозрение: не слишком ли смазлив этот человек? Умен, да! – но не хитер ли? Возможно, двуличен? Или способен на коварство и предательство?..
Плетнев смотрел, смотрел, переводя взгляд с одного на другого, – и вдруг подумал, что здешние художники лучше советских. Потому что на портретах членов советского Политбюро лица хоть и разные, а все равно как близнецы – и взгляды одинаковые, и выражения, и преданность одна… А здесь такие тонкие различия проглядывают, ого-го!
Но высказался он не о мастерстве художников, а о голубях. Странно, дескать, что в Афганистане тоже рисуют голубей. Почему эта птица призвана символизировать мир и спокойствие во всех концах света?
Симонов покачал головой.
– А кого же еще рисовать, елки-палки? – спросил он. – Ворону, что ли?
– Не знаю, – Плетнев пожал плечами. – Ну, пусть не ворону. А почему не цаплю? Почему именно голубя? Ведь довольно глупое создание. И неряшливое.
Симонов хмыкнул.
– Глупое!.. Ты про потоп слышал? Про всемирный?
– Слышал.
– Слышал, да не дослышал. Так вот, елки-палки, когда Ной мотался по морю на ковчеге, он выпускал голубя. И голубь два раза прилетал пустой, а на третий – с оливковой ветвью. Потому что вода сходила и земля была близко. Обнадежил он их. Понятно?
– Вот оно что!.. – протянул Плетнев. Ной! – это из библии, значит… где про сотворение мира и все такое. Он хотел заметить, что все бы он дослышал, если бы кто-нибудь ему что-нибудь подобное рассказывал, а также спросить,
Двенадцать курсантов построились на зеленой поляне: рослые плечистые парни лет двадцати пяти – тридцати, одетые в армейскую форму и новые ботинки типа спецназовских – на толстой подошве, тяжелые, с каменно-твердыми носками и высокой шнуровкой. Плетневу эти ботинки сразу не понравились.
– Витюш, – сказал он Паку. – Гляди-ка. Им для начала лучше бы в кеды обуваться. Как думаешь?
Пак присмотрелся и безразлично пожал плечами – мол, дело хозяйское.
– Здравствуйте, товарищи курсанты! – поздоровался Симонов.
Курсанты ответили вразнобой – должно быть, не все поняли, что это приветствие.
– Переведи, – поморщился Симонов.
Пак перевел.
Тут они гаркнули дружнее.
– Так, елки-палки, – сказал Симонов. – Сначала покажем им, что к чему. Выходи, Плетнев.
Плетнев вышел.
– Пусть попробуют вчетвером с ним сладить. Чтобы поняли, елки-палки, что может сделать один подготовленный боец.
Пак перевел озвученный план полковнику.
– Саид! Насрулло! Камол! Хафиз! Ин шурави занед [8]! – скомандовал полковник, грозно топыря свои пышные усы.
Из строя выступили четверо. Стали переминаться. Этим здоровякам, похоже, было неудобно вот так запросто взять – и чохом начать валтузить безоружного.
– Ну, ну! – подбодрил Плетнев, сделав приглашающий жест руками. – Давайте, мужики! Времени нет!
Наконец один замахнулся.
Плетнев перехватил руку, резко дернул. Афганец покатился кубарем, сел и недоверчиво потряс головой, будто не понимая, что с ним такое случилось.
Трое оставшихся тут же резво бросились на него.
Первый попал на “мельницу” и улетел далеко – к самому краю поляны.
Второго он встретил в прыжке с поворотом вокруг себя, и парню достался удар ногой. Правда, Плетнев ударил в плечо, а не в голову, но и этого хватило с лихвой, чтобы он вышел из игры.
Третий от жесткой подсечки под обе ноги взлетел в воздух и всем телом грохнулся о землю. Плетнев мгновенно нанес добивающий удар каблуком в лицо. Разумеется, в полутора сантиметрах от носа нога остановилась.
Судя по тому, как бедный афганец зажмурился и втянул голову в плечи, он не верил, что дело кончится добром.
Полковник что-то сказал.
– Говорит, ты – настоящий мастер! – перевел Пак. – Устад!
– Вот видите, – наставительно сказал Симонов. – В этой беспорядочной схватке один боец противостоял четверым. И противостоял, елки-палки, довольно успешно… Теперь мы покажем вам бой двух профессионалов. Плетнев, ты будешь мальчик для битья. Становись!.. Витя, ты вторым номером. Сначала захваты покажи. Это и без перевода будет им понятно. Поехали.